Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста - читать онлайн книгу. Автор: Тим Грейди cтр.№ 63

Но, как ни старались либеральные еврейские организации, они регулярно терпели поражение в попытках наложить ограничения. Да, неплохо было ограничить иммигрантов на основании навыков или гигиены, но подвергнуть абсолютному запрету конкретную группу, основываясь только на этнической принадлежности или религии, – совсем другое дело. Так, Франц Оппенгеймер заметил в частной беседе, что может понять необходимость ограничить иммиграцию либо по «культурным основаниям», либо для ограничения притока «массы неквалифицированных рабочих». Но он отказывался принимать идею запрета, направленного исключительно против евреев⁶⁷. Вот почему потрясением стало известие, что Людвиг Хаас, отвечавший за еврейские вопросы в оккупированной немцами Польше, присутствовал на том самом заседании, где было принято решение изгнать только еврейских рабочих. К досаде других немецких евреев, Хаас пассивно сидел в стороне, пока восточноевропейских евреев характеризовали как «серьезную угрозу для общественного порядка» и «угрозу здоровья на родине». Вместо того чтобы бросить вызов этому консенсусу, Хаас, казалось, вполне охотно согласился с огульными суждениями окружающих⁶⁸.

Хаас был не единственным, кто недооценивал серьезность решения властей закрыть восточную границу Германии. Герман Штрук, занимавший такую же административную должность, что и Хаас, только дальше, на востоке, в «Ober Ost», также предпочел сосредоточить внимание на других вопросах. Летом 1918 года Штрук посетил в Копенгагене заседание финансируемого американцами Комитета помощи евреям (Jüdisches Hilfskomitee), который намеревался поставлять продовольствие и медикаменты евреям в разоренной войной Восточной Европе. Учитывая, что споры вокруг закрытия границы все еще продолжались, легко было бы представить Штрука, который ставил этот вопрос во главу угла. Но вместо того чтобы углубляться в недавние события, Штрук принял сторону защиты немецкой оккупации в целом. Рассказывают, что когда его спросили о немецкой политике и условиях на востоке, Штрук стал «очень сердит». Его настроение только ухудшилось, когда речь зашла о ценах на продовольствие. «Я не знаю цен, – ответил он, – я не взял с собой моего повара»⁶⁹. На этом этапе войны многим немецким евреям, даже сионистам вроде Штрука, удавалось обособиться от антисемитских инцидентов; они игнорировали размах растущего антисемитизма и сосредотачивались на более позитивных аспектах воюющей Германии. К сожалению, другие немцы не так легко отметали формирующуюся связь между неизбежным поражением и евреями.

Очень быстро дебаты о закрытии восточных границ сменились вниманием к событиям на Западном фронте. В конце сентября Людендорфу изменило мужество, и он внезапно признал истинный масштаб задачи армии. «О победе не может быть и речи, – писал он Паулю фон Хинцу. – Положение армии требует немедленного перемирия, если мы хотим избежать катастрофы»⁷⁰. В этих нескольких строчках Людендорф действительно признал поражение, после которого стремительно настал финал. В последние отчаянные недели конфликта мифы о поражении укрепились еще сильнее, глубже запустив корни в общественное сознание. Их росту способствовало физическое состояние армии. Хотя к концу войны немецкая армия была вчистую разбита, ей все еще удавалось сохранять внешнее впечатление, что она во многом невредима. Небольшое количество немецких евреев содействовало – в основном невольно – этой фальшивой картине, подбадривая военных, когда все говорило о том, что война проиграна.

Людендорф впоследствии попытался взять назад свои жестокие слова о боевых качествах армии. В конце октября он вместе с Гинденбургом намекнул, что армия все еще сильна, а потому нет нужды просить о мире. Но реальность была иной⁷¹. Первоначальный анализ немецкой армии Людендорфом, хотя и преувеличенный, был гораздо ближе к истине. С середины июля немецкие войска находились исключительно в глухой обороне. При поддержке свежих американских войск силы Антанты наступали весь август и сентябрь, отбив большую часть территории, потерянной в начале лета. Людвиг Хирш, только что отметивший на фронте свой двадцатый день рождения, испытал на себе всю силу этого натиска. В сентябре противотанковая батарея, которой он командовал, попала под прямую атаку французов. В результате двое его солдат погибли, а остальные не снимали противогазов еще десять часов. «Я сам вдохнул немного газа», – буднично заметил Хирш. Семь дней спустя он скончался от последствий этой газовой атаки, пополнив ряды погибших на войне немецких евреев⁷².

В последние месяцы войны немецкую армию атаковали не только пули и бомбы, но еще и болезни. Наибольший кризис случился в середине – конце 1918 года, когда пандемия инфлюэнцы, известной как «испанка», бушевала в армиях обеих сторон. Плохие санитарные условия, тесно размещенные (и часто недоедающие) войска в постоянном движении – все создавало идеальные условия для распространения вируса. Гельмут Фройнд, еврейский военный врач, находившийся в Бельгии, вначале заметил несколько отдельных случаев этого заболевания, но вскоре ему пришлось иметь дело с тридцатью-сорока новыми пациентами каждую ночь. «Температура тела у них поднималась до 39, 40 и даже 41 градуса, – вспоминал он. – Некоторые дрожали и тряслись, корчась в лихорадке, другие бредили и не понимали, где находятся». Молодой немецко-еврейский солдат Генрих Буксбаум еще даже не закончил базовую подготовку, когда его скосила пандемия. Однажды он почувствовал слабость, на следующий день едва мог двигаться. Сама инфлюэнца в конце концов прошла, но вторичная почечная инфекция отправила его еще на девять недель в госпиталь; к тому моменту, как его выписали, война закончилась⁷³. Германия потеряла таким образом около 500 000 солдат – в то самое время, когда ее силы и так были на пределе⁷⁴.

Вновь полный сил враг, свирепствующая болезнь и провал весеннего наступления существенно подкосили боевой дух немецкой армии. Один из командиров дал нерадостное определение своей дивизии: «Люди выглядят совершенно обессиленными и изнеможенными», – без обиняков писал он⁷⁵. Давно служащий еврейский солдат мрачно наблюдал с фронта, как настрой окружающих медленно падает. «Не знаю, что вы слышали в Берлине о здешних настроениях, – писал он, – но что очевидно – перемены в нашей военной фортуне никогда не случится при таком упадке боевого духа и дисциплины»⁷⁶. Как намекает эта переписка, одной из главных проблем к концу войны была недисциплинированность солдат. По разным оценкам, примерно 385 000 немецких солдат сдались за последние четыре месяца войны, а намного больше просто исчезли в другом направлении⁷⁷. Когда к остальным проблемам немецкой армии добавилось дезертирство, неудивительно, что Людендорф счел войну проигранной.

Но, несмотря на все эти проблемы, в 1918 году армия не просто рухнула. Может быть, она и была опасно ослаблена, но оставалась практически невредимой. Военные приказы продолжали выполняться, большинство солдат оставалось на посту, пусть и неохотно⁷⁸. Таким образом, наблюдалось резкое расхождение между реальными боевыми качествами армии – все более ограниченными – и ее образом в представлении общественности. Последствия этого несовпадения отозвались в послевоенные годы, питая зарождающиеся мифы о поражении. Люди хотели знать ответ на вопрос: если армия до сих пор невредима, то почему война проиграна. Пусть в основном ненамеренно, но в последние месяцы конфликта евреи и другие немцы помогли скрыть некоторые из худших проблем армии, тем самым создавая ложное впечатление ее силы.