Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста - читать онлайн книгу. Автор: Тим Грейди cтр.№ 34

Третьего июня 1916 года атмосфера в промышленном городе Бохум была тревожной. Люди толпились на улицах, на государственных учреждениях развевались национальные флаги, по всему городу звонили колокола. Вечером того же дня рав Мориц Давид, долгое время служивший в Бохуме, обратился к толпе, собравшейся на центральной площади Вильгельмсплатц. Отойдя от привычного сдержанного стиля своих проповедей, Давид заговорил в возвышенных патриотичных выражениях. Он радовался, что Германия нанесла «колоссальный удар молота по английскому дракону, правившему морями», и восхвалял кайзера и адмирала фон Тирпица за военное руководство. «Когда-то была песня “Правь, Британия, морями”», – пошутил Давид, – но отныне и впредь единственный припев – “Германия превыше всего“». Это был именно тот импульс, которого ждала толпа, – в конце речи Давида на улицах грянули националистические песни¹.

Эти эпизоды спровоцировало первое и единственное значительное столкновение на море за всю войну – Ютландское сражение (для немцев – битва при Скагерраке). Для официальных источников это было чистой победой Германии: на дно Северного моря отправилось шесть британских линейных кораблей (и лишь два немецких) – вот почему ликовали в Бохуме и в других городах. Однако, поскольку немецкому Флоту открытого моря предстояло провести остаток войны вновь запертым в порту, сложно говорить о сокрушительной победе. Сама битва была намного страшнее, чем можно было вначале подумать, глядя на праздничные толпы в Бохуме. За менее чем два дня сражения погибло 8 645 человек. Давид не мог этого знать, но среди погибших были и еврейские моряки, служившие как в Британском флоте, так и в Императорских военно-морских силах Германии². В их числе был Карл Вайскопф, судовой врач крейсера «Висбаден». В апреле Вайскопф восторженно писал родным о жизни на море, которая явно была гораздо радостнее, чем необходимость ловить «трамвай в ожидании грошовой работы»; через месяц он и почти весь экипаж судна были мертвы³.

Реакция Давида была симптоматичной для того типа войны, которую сейчас вела Германия. В 1916 году конфликт превратился в жестокую борьбу за выживание, столкнувшую друг с другом не только солдат и современное оружие, а целые общества. В таком контексте гибель более чем 8 500 человек за какие-то часы уже не становилась большим потрясением. Немцы в тылу и на поле боя утратили чувствительность к ужасающим масштабам смерти и разрушения. Дома газетные некрологи, одетые в черное плакальщики и военные похороны стали скорее нормой, чем исключением. Для тех, кто сражался на фронте, смерть также стала полнейшей рутиной. Вспоминая груды тел, усеявшие фронт, еврейский юрист Макс Гиршберг, впоследствии прославившийся своими столкновениями в суде с Гитлером, просто заметил: «Люди привыкают ко всему»⁴.

Это беспечное отношение к массе смертей стало основополагающей частью военной культуры Германии. Если бы до 1914 года кто-то предположил, что люди будут умирать тысячами и что будут потеряны города и культурные ценности, большинство немцев были бы просто ошеломлены. Но когда война вступила в свои права, невероятный масштаб людских потерь и разрушений стал поводом не для скорби, а для празднества. Перемена общественных ценностей основывалась на военных целях, на разгроме вражеских войск или подразделений. Однако очень скоро эти цели стали более масштабными. Уничтожение вражеских предприятий, домов и собственности, даже самих гражданских лиц, стало поводом для ликования. Язык милитаризма, радость разрушения и атмосфера насилия были присущи не только военной культуре Германии. Так, французская пресса вкладывала много сил в осуждение немцев как варваров, чьи расовые свойства приспособили их к корыстному насилию, а британские интеллектуалы оказались не менее искусны в превознесении достоинств военного насилия⁵, чем их немецкие оппоненты.

Как ясно показывало воодушевление Морица Давида победой Германии при Ютланде, члены еврейских сообществ тоже относительно легко приняли новую «динамику разрушения» в Германии. Регулярные публикации Макса Либерманна в газете «Kriegszeit» зафиксировали это чувство. В одном из выпусков он нарисовал грозные цеппелины, летящие бомбить Британию. Позднее еще один его рисунок изобразил строй немецких солдат, горящих желанием стрелять во врага⁶. В других местах многие немецкие евреи радовались гибели врагов Германии, оправдывали разгром Бельгии и высмеивали культурные достижения Британии и Франции. Немецко-еврейский сексолог Магнус Хиршфельд, наиболее известный научными рассуждениями об однополых отношениях, сделал перерыв в исследованиях, чтобы осудить Антанту в расовом отношении. На одном полюсе, объяснял он, находятся немецкие дисциплина и порядок, на другом – «дикие и полуцивилизованные народы» из самых дальних краев⁷.

Принятие людьми жестокого конфликта как необходимого предельно затруднило для страны движение к миру. Даже непрестанно растущий счет смертей не сумел заставить власть предержащих отказаться от войны. Несмотря на падение уровня жизни, количество немцев, которые действительно выступали против войны, оставалось крайне небольшим. Социалист Карл Либкнехт продолжал осуждать войну и правительство, вступив на путь, который окончился лишь с его убийством во время революционных стычек 1919 года. Но пока его антивоенная позиция привела лишь к тюремному заключению по обвинению в измене после того как он выступил на первомайской демонстрации в Берлине. В то время как отношение Либкнехта к конфликту основывалось на принципах марксизма, молодой Гершом Шолем опирался на веру в еврейский национализм. Язвительно нападая на Мартина Бубера, продолжавшего поддерживать конфликт, Шолем раскритиковал склонность старших сионистов использовать мистические образы для оправдания военных действий. По мнению Шолема, война была чисто немецким вопросом, в который у евреев не было причин впутываться⁸.

Перед теми, кто, как Шолем или Либкнехт, хотел мира, стояло две проблемы. Во-первых, их голоса были рассеяны по всей стране и разобщены, во-вторых, они были в очень сильном меньшинстве. Их призывы к миру просто растворялись в криках немецких правых. Успехи армии на востоке придавали им смелости, и их призывы к дальнейшей территориальной экспансии становились все громче. Один из новых и особенно шумных голосов принадлежал Вольфгангу Каппу, чиновнику из Восточной Пруссии. Отойдя от своей карьеры в администрации сельского хозяйства Восточной Пруссии, в довоенные годы Капп пошел вверх в консервативных кругах. Когда война стала набирать обороты, Капп, умевший чутко улавливать популистскую риторику и настроения общественности, стал активно призывать людей к отставке Бетман-Гольвега. Весной 1916 года он напрямую бросил вызов канцлеру, выпустив памфлет, призывающий спустить с цепи самое, как считалось, мощное оружие Германии – субмарину. За этой атакой последовали другие популистские эскапады Каппа, такие как вызов Бетман-Гольвега на дуэль по вопросу будущего курса войны⁹.

С самых первых дней войны за экспансию стояли не только представители немецких правых. Более умеренные фракции общества, включая многих немецких евреев, также надеялись увидеть в конце войны расширившуюся Германию. Артур Шлоссман, ведущий специалист по педиатрии в Дюссельдорфе, подытожил это направление мыслей в одном из своих многочисленных эссе. «Попросту не возникает вопроса, – начал он, – будет ли новая Германия после войны намного более обширной Германией»¹⁰. Многие еврейские современники Шлоссмана с либеральной политической сцены были согласны с такими прогнозами. Член прусского парламента Роберт Фридберг слегка беспомощно сообщил, что Бельгии придется остаться в руках Германии. В конце концов, «Бельгия никогда не была той нейтральной страной… [которой] казалась 4 августа 1914 года»¹¹. Обратив свое внимание на восток, еще один немецко-еврейский парламентарий Отто Ландсберг намекнул, что аннексии – это вопрос национальной обороны: «Если аннексия территорий вдоль реки Нарев нужна для укрепления обороны на востоке, как может любой немец с этим не согласиться?». Может быть, этот план усилил бы существующие границы, но он на постоянной основе отдал бы польскую, литовскую и российскую территорию в руки Германии¹².