Глядя на растерянное лицо Легкоступова, Морис невольно улыбнулся. А теплота рук Мирославы и её слова, полные искреннего восхищения, согрели его сердце.
– Очень вкусно! – сказал Валерьян и добавил: – А я только яичницу и кашу могу приготовить.
– Было бы желание, – заметил Морис, – научиться можно всему.
– Да, вы, конечно, правы, – легко согласился Легкоступов и взял ещё одну ватрушку. – Можно? – запоздало поинтересовался он.
– Конечно, – снисходительно кивнул Морис.
– Мальчики, как мы хорошо сидим, – сказала Мирослава, – но сейчас допьём чай и покажем Валерьяну наш сад, да, Морис? – обратилась она к Миндаугасу.
И так как она сказала «наш сад», он охотно кивнул в знак согласия.
Сад произвёл на Валерьяна неизгладимое впечатление. Он радовался, как мальчишка, цветущим деревьям, кустарникам, наклонялся почти над каждой клумбой, забавно нюхал цветы. А когда на дорожке появился Дон, чтобы выяснить, что же это такое происходит в его владениях, Валерьян радостно закричал:
– Смотрите, какой красавец!
И не успел никто и глазом моргнуть, как Валерьян подбежал к коту и подхватил его на руки:
– Какое чудо! – восклицал он, прижимая кота к себе.
А Дон только обалдело таращился на нахала. Но, вероятно, за искреннее восхищение им кот простил незнакомцу беспардонное поведение и тихо замурлыкал.
– Он мурлычет! – счастливо выдохнул Валерьян.
– На то он и кот, – обронил Морис немного ревниво.
– А можно я его сфотографирую?! – Глаза Легкоступова горели, как звёзды.
– Ну, если Дон не возражает, – улыбнулась Мирослава.
Дон, судя по всему, не возражал, принимая позы одна живописнее другой.
– Я потом привезу вам фото! – выдохнул Валерьян, сделав не менее двадцати кадров.
Время пролетело незаметно. Гостя оставили на ужин и, только сытно накормив и напоив чаем с любимым Шуриным «наполеоном», отправили восвояси.
Когда они остались вдвоём, Морис облегчённо вздохнул. Поправив на столе букет из ландышей и фиалок, он спросил:
– И что вы собираетесь делать с фотографиями?
– Покажу всем свидетелям. – Потом она внезапно улыбнулась. – А особо художественные после завершения дела подарю девчонкам.
– А автор не будет возражать? – усмехнулся Миндаугас.
– Мы его проинформируем, – беззаботно отозвалась Мирослава.
– Да уж, – подумал Морис, – автор Мирославе перечить не решится ни за что на свете, кажется, он от неё без ума.
* * *
Шура, уставший как собака и не менее голодный, приехал к Насте, когда по городу уже растеклись лиловыми тенями сумерки – здесь бледнее, там гуще.
Дом Царьковой он нашёл легко и, уже стоя возле подъезда, позвонил ей с сотового:
– Анастасия Львовна, я не поздно?
– Нет, нет, Александр Романович, я вас жду, – заверила она его почти радостно.
Первое, что почувствовал Шура, переступив порог её квартиры, это сводящий с ума аромат тушёного мяса.
– Я, наверное, помешал вам ужинать? – спросил он, глотая слюну.
– Ну, что вы, я ждала вас. Мойте руки, и поужинаем вместе.
– Эх, Анастасия Львовна, мне только остаётся броситься к вам и целовать руки, крича – спасительница вы моя, ангел мой! – с искренним пылом произнёс следователь.
– Ну, что вы, – улыбнулась она, – вы ж прямо с работы и, значит, голодный.
– Точно, ангел во плоти, – улыбнулся Наполеонов.
Настя усадила Шуру за стол, положила ему на тарелку мясо и овощи.
– Вы ешьте, а потом поговорим.
Следователь не стал спорить, тем более что с набитым ртом и не наговоришь много. После чая они перебрались в гостиную.
– Оксане лучше, – тихо проговорила Настя, – я звонила, но теперь к ней вообще никого не пускают.
Он кивнул.
– Анастасия Львовна, – сказал следователь, – мы с вами должны обязательно установить, кто мог знать, что у Оксаны аллергия на миндаль.
– Да в том-то и дело, – вздохнула Настя и беспомощно развела руками, – Оксана не делала из этого секрета, знали многие. Если она к кому-то из знакомых шла в гости, то хозяева уже старались, чтобы миндаля нигде не было ни крошки.
В это время ожил сотовый Наполеонова.
– Слушаю, мама, – отозвался он.
– Шурочка, ты у Мирославы?
– Нет, у Насти.
Софья Марковна не стала выяснять, у какой именно Насти её сын, она просто спросила:
– Мне ждать тебя сегодня или не надо?
– Ты ложись, мама, я приду домой поздно.
– Хорошо, Шурочка, – вздохнула Софья Марковна.
– Так, на чём мы остановились? – спросил Наполеонов, повернувшись к Насте.
– На том, что об Оксаниной аллергии знали многие.
– Плохо дело, – констатировал следователь, – на работе, конечно, тоже знали…
– Знали, – подтвердила Настя, – ведь там то корпоративы, то юбилеи, то ещё что-то… Но Оксана всегда была очень осторожна, – добавила она.
– Родные Геликанова тоже знали… – обронил Наполеонов.
– Да вы что, на семью брата Прокофия думаете?! – возмутилась Настя.
– У меня работа такая, Анастасия Львовна, на всех думать, – отрезал следователь.
– Тогда уж и на меня думайте! – вспылила она.
Наполеонов хотел было поставить её на место, но потом ему стало жаль девушку, и он признался:
– Я вас, Анастасия Львовна в первую очередь со всех сторон проверил. И методом исключения, так сказать…
– Так вы меня и вправду подозревали? – искренне удивилась она. – Зачем же мне Оксану убивать?
– Ну, мало ли…
– Договаривайте! – потребовала она.
– Самая первая версия – не поделили парня…
– Прокофия, что ли? – весело расхохоталась Настя. – Ой, не могу. – Она тыльной стороной ладони вытерла выступившие от смеха слёзы.
– Что смешного, не пойму? Так сплошь и рядом бывает.
– Может, и бывает, – согласилась Настя, – но только не у нас.
– Вы что ж, особенные какие-то?
– А вы наши характеры проанализируйте и поймёте. И потом, зачем же мне тогда Прокофия подставлять?
– Это верно, на первый взгляд смысла нет. Но если глубже копнуть…
– Копнули? – спросила Настя.
– Копнули…
– И что?
– Ничего, успокойтесь, Анастасия Львовна, – и, видя, что она всё ещё обижена, добавил: – Да и не в моих интересах лишать вас свободы.