Контрабандист - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Рудаков cтр.№ 40

Не спорю – талант у мужика был. Рисовать в тяжёлом скафандре, это, я вам скажу, ещё та задачка. Я вот попробовал.

В лёгком.

А чего такого?

Отлетел от Станции, ход на ноль, легкий скафандр натянул – и наружу.

С куском картона, магнитиком, кисточкой и тюбиками краски.

Чем я хуже?

Пусть рисовать и не умею, но вот что-то эдакое, в прогрессивно-агрессивной манере, изобразить могу. Насмотрелся, ага.

Ну, картонку магнитиком к корпусу прилепил, к магниту – тюбики. Кисть зажал, огляделся, ища вдохновение и…

Скафандр отмыть я так и не сумел.

Поставил его в шкаф как был – с яркими пятнами и разводами по всему телу.

Цветными.

Угу. В той самой – экспрессивно-агрессивной манере.

Нее… Рисование – не моё. Особенно в пустоте.

Ну как, скажите, творить, когда вокруг тебя летают куски краски?! Да и твердеет она моментом – едва выдавил, как раз – а она как камень. Я тогда скаф свой и перепачкал – когда отчаявшись в кисти попробовал кусочками закаменевшей краски хоть что-то изобразить – как мелками, в детстве.

Ага… Изобразил, как же.

Про кисть – отдельная история. Если б я её заранее на верёвочку не посадил, то улетела бы моментом – после первого же мазка.

Нет, в конце концов я нечто эдакое, продвинуто-революционное и провокационное изобразил. Разводы, загогулины да пятна. Прогрессивно, ярко, непонятно – самое место на выставке авангардистов, я там и похуже видал.

В каюте, конечно, повесить не рискнул – мне нервы дороже, а вот в коридоре, напротив двери в сортир, самое то оказалось. Как глянешь и… Расслабляет, в общем. На задумчивые мысли наводит.

Ну, не моё это. Рисование и прочее.

А вот Випль – да, мог. Пусть и мазня, но то, что он изобразить хотел – вполне читалось. Особенно, если глаза расслабить и взгляд расфокусировать.

Респект ему короче от меня, хоть покойному на это и пофиг.

Но давайте вернёмся к творчеству мэтра.

Его самая знаменитая картина – тот самый булыжник с разлохмаченными в пустоте корнями стал последней работой именно из-за такой манеры творить. Микропробои скафандра, плохой воздух и прочие невзгоды походной жизни, оказались именно той самой, критической, каплей для и так перегруженного наркотой организма.

Умер он прямо за мольбертом – на астероиде, что принесло ему и его шедеврам немерено славы – как же!

Творил до последнего!

Не признанный гений, сбежавший в пустоту от пороков общества и посвятивший свою жизнь простым работягам! Ну прочие хвалебные эпитеты в комплекте.

Угу. От пороков. Как же. Не ширялся бы, глядишь и жил дальше. Правда, так и не став знаменитым. Живым-то он никому особо интересен не был.

Особо раздуть его славу не успели – началась война, а в военное время в почете пропагандистские темы – те самые, воодушевляющее и зовущие на подвиги.

Вспомнили про него несколько лет назад, когда общество, отошедшее от ужасов пережитого, потянулась в прошлое, вспоминая золотые довоенные дни.

Вспомнили, кинулись искать, а упс… Нет ничего.

Так, по мелочи – наброски, несколько автопортретов – за столом, у мольберта и в скафандре, да наброски. А главного-то шедевра, около которого он и того, преставился – нет!

В каталогах, репродукциях и фото – есть, а в живую – нет.

Вот тут я и должен был появиться на сцене.

В точно рассчитанный момент – аккурат после того, как все уже признают картину утерянной, подняв плач по сгинувшему шедевру, но до того момента, как о ней начнут забывать.

На мой прямой вопрос – а почему именно я, Сиам начал длинно и косноязычно врать, рассказывая, что именно моя персона – ветерана, потерявшего память, добавит к истории появления шедевра новые яркие краски, подняв цену полотна до заоблачных вершин.

Угу, возможно.

А ещё, на такого как я, можно легко списать все грехи, если что-то пойдёт не по плану. Вот признают полотна ворованными – и что тогда? Кого за шкварку возьмут? Меня. И пофиг, что ветеран – мигом упекут куда следует.

Но так как деваться было некуда, я согласился и сейчас, сидя в кают-компании с горячим кофе, любовался, назову это так, шедеврами.

До Станции, где мои сокровища должны были обнаружить, оставались одни Врата, но я не спешил. По сценарию Сиама, тем лицом, которому суждено обнаружить картины, должен был стать действительно случайный человек – мелкий коммивояжер, прорвавшийся на борт дабы впарить мне какую-то хрень. Не подсадная утка, хорошо знающая свою роль, а именно кто-то совершенно случайный и полностью непричастный к происходящему.

Ну а дальше всё должно было пойти само собой, благо не узнать картины было невозможно – с экранов они просто не исчезли. Моя задача была простой – изобразить из себя повёрнутого на творчестве Ван Гахена ветерана и крайне нехотя признать наличие на борту оригиналов, спасённых от огня войны. Где я их спас, когда – извините – амнезия, последствия тяжёлого ранения. Вот, что это полотна Випля нашего Ван Гахена – помню. А вот всё остальное – не, не помню. Ранение, будь оно неладно.

После этого мне следовало выпинать гостя вон. Как угодно, хоть пинками. Я же того – контуженый. Далее – сидеть тихо и ждать.

По расчётам Сиама должно было пройти не более пары часов, как ко мне на борт потянутся эксперты, взбудораженные новостью.

Их следовало принять, проводить в каюту, дать насладиться шедеврами – минут тридцать, не более и тоже выгнать. На сей раз – вежливо. Сославшись на выгодный фрахт или просто дела. Ну а выгнав – убраться со Станции и, повисев в пустоте пару суток, сесть на другую. Какую именно он мне сказал.

Всё.

На этом моя роль заканчивалась – на борт поднимался Сиам и, после долгих переговоров, проводимых, разумеется, за задраенными люками, он становился обладателем всей, типа моей, коллекции. Дальнейшее – в плане картин, меня не касалось.

Не могу сказать, что меня это тревожило – игра не моя, зачем взрослым дядям мешать? С меня и того, что я чист от обязательств более чем достаточно.

Свобода, по моему разумению, стоит куда дороже любых перепачканных краской холстов.

Кофе уже остыл, но я всё никак не мог решиться отставить кружку прочь – слишком уж много неучтённых факторов было в предстоящей задаче. А вдруг тот посетитель картины не разглядит, или окажется необщительным затворником, игнорирующем выпуски новостей? Или, ещё что хуже, распознает картины, да и вырубит меня нахрен! Полотна же ого-го сколько стоят.

А у меня даже самого завалящего ствола нет. Не успел обзавестись, да и не принято здесь с оружием ходить. Подобное неприятие всего смертельного тоже было следом войны – общество всеми силами стремилось забыть пережитое, ограждая себя от неприятных воспоминаний.