Об Альберте вспомнила не сразу. Но идти к нему не побоялась. Несмотря на свою креативную распущенность, он не был человеком широких моральных принципов, когда сегодня одни, а завтра – другие.
Он всё же вырос в интеллигентной семье. И всем ученицам на первом же занятии твёрдо вбивал в головы: он не обижает и не развращает малолетних и не связывается с замужними дамами. Может, поэтому я и отправилась к нему. Аль мог быть каким угодно. Даже голым и с драконом на заднице, но то, что он глубоко порядочный, я не сомневалась.
Впрочем, это не мешало ему играть в очаровательного негодяя с другими представительницами прекрасного пола, что не входили в две категории, на которые он накладывал строгое табу.
– Что, Прохорова, решила сразу территорию обозначить? – щурит он глаза, как большой сытый кот. – Ну-ну. А знаешь, я рад тебя видеть. А ещё… ты готовить умеешь?
Я осторожно киваю. Ланской довольно потирает руки.
– Значит, тебя мне послал бог. Я как раз искал милую добросовестную помощницу. Поможешь порядок поддерживать и будешь кормить несчастного, вечного голодного Аля. А за это живи в свободной комнате – раз, питайся вместе со мной – два. Я даже с собакой могу гулять изредка. Люблю, знаешь, вечерами, к примеру, пройтись. Подумать. Ну, и с твоим бегемотом заодно.
Че обижено гавкнул.
– Он что, понимает, что не бегемот?
– Он понимает, что хороший пёс. А все остальные прозвища считает обидными. И тех, кто смеет настаивать на собственных заблуждениях, кусает за задницу и приходит в кошмарных снах.
При слове «задница» Аль хищно сверкает глазами, но отпустить шуточку или замечание не спешит.
– Ну, и ещё, Прохорова. С тебя история. Как ты там теперь называешься-то? Я ж по старинке. А ты, оказывается, не просто выросла, а ещё и замуж успела сбегать. Так как ты, говоришь, твоя фамилия?
Я смотрю Альберту в глаза. Вздыхаю.
– Гинц. Я теперь Таисия Гинц.
3. Эдгар
Белая палата. Я привязан к штативу с капельницей. Лекарство медленно вливается в вену. Я бы удрал отсюда, но пока не могу.
– Учти: последствия могут быть непредсказуемыми, а я ни за что не отвечаю, если ты выкинешь фортель, – грозится мой друг Жора, отличный мачо и по совместительству владелец частной клиники.
А ещё в рот ему заглядывает мать. Это она спасла меня. Появилась вовремя на пороге моей квартиры. Слишком удачно. И я пока не знаю, могу ли ей доверять. Положиться на неё. Мы не виделись двадцать лет – достаточно большой срок, чтобы пылать любовью и доверять.
Меня отравили. Скорее всего, на благотворительном балу. Жора считает, что покушаться могла и Тая. Моя жена, сбежавшая из дома. Так без вариантов увидят её уход все без исключения. И полиция в том числе.
– Жора, ты мне друг? – спрашиваю у Артемьева. Он смотрит на меня подозрительно и сурово. Складывает ручищи на груди. – Я не буду просить ничего запрещённого. Хочу лишь, чтобы ты мне помог.
– Ну? – сегодня он краток, как Эллочка-людоедка.
– Я помню твои слова о хорошем генотипе, душевной девушке Тае, – освежаю ему память. – И что из всех моих пассий она – настоящая. Что ты людей насквозь видишь.
– Я как и любой человек могу ошибаться, – сжимает он челюсти и чертыхается негромко.
– Она такая и есть, друг мой Георгий Иванович. И сейчас одна. Где-то там. Напугана, расстроена, возможно, беременна.
У Жоры тяжелеет взгляд. Дети – больной вопрос. Я знаю. У него с детьми не получается. Хоть они и женой надежды не теряют.
– Чего ты хочешь? – бурчит он, и я знаю: поможет.
– Мне нужно выиграть время. И два телефона с новыми сим-картами. Пожалуйста. И не спрашивай ни о чём, чтобы ненароком не сказать лишнего.
– За кого ты меня принимаешь, Гинц? – цедит он сквозь зубы. – Я, по-твоему, трепло?
– Через несколько часов здесь будут менты, следователь, или ещё какой хрен. И начнётся. Ты знаешь. Дай мне эти несколько часов. Я слаб, в обмороке, не пришёл в себя. Жизненные показатели не дают возможности для беседы. То же самое – для всех. Будь там хоть господь бог в белых одеяниях. С матерью я поговорю сам. Моя охрана уже в пути – будут стоять возле палаты.
Жора переступает с ноги на ногу и довольно трёт лысину.
– Я рад, что тебя ни одна отрава не берёт. А главное – мозг функционирует прекрасно. Будет тебе время. Телефоны. Всё, что хочешь. И жену твою могу поискать. У меня остались старые армейские связи.
– Не нужно. Я сам, – невыносима мысль, что её найдут раньше меня.
Первую смс я умудрился отправить со своего телефона. Не сообразил, что подставляю и её, и себя. Идиотская фраза, за которую я клял себя на чём свет стоит. Лишь бы дождалась, не отключилась. Но Тая была на связи. Не знаю, что она пережила за те несколько долгих минут, пока я смог снова с ней связаться.
Это как тонкая нить, протянутая между мной и ею. Как невидимая словесная цепочка, что связывает и делает ближе.
Я дал ей чёткие инструкции. Просил верить и доверять. И то же самое собирался делать и по отношению к ней. Иначе всё зря.
Мы выиграем время. А дальше… всё будет по-другому. Я готов ждать. Доказывать ей, что не очень хорошее начало отношений ещё ничего не значит. Главное – получить шанс всё исправить. Она мне его дала. Всё остальное – будем решать вместе, хоть и хочется мне снова взять быка за рога, завалить и всё сделать по-своему. Но я не обижу её.
Трогаю пальцами экран мобильника. Там её послание. Слова любви, на которые я так и не ответил. Не хочу их писать. Хочу проговорить вслух, глядя ей в глаза. Шептать. Завоёвывать свою женщину поступками. Стереть недоразумения и недопонимание. А дальше… дальше будет жизнь. Но для этого нужно много всего сделать, и я не собираюсь сидеть, сложа руки. И, чёрт побери, я выживу, чтобы осуществить все планы и мечты.
Неслышным зверьком в палату пробирается мать. Она качает головой и ловко управляется с капельницей. Оказывается, всё кончилось, а я и не заметил. Она вытягивает иглу одним движением. Слишком умело. Да, я помню: мать ухаживала за смертельно больным мужем. Многому, наверное, научилась. А сейчас возится со мной.
– Послушай меня, – говорю негромко, прикрывая глаза, – я скажу тебе правду. Возможно, она тебе не понравится. Есть моменты, что примирили меня с тобой. Я знаю, что ты не лгала. Я проверил. Мой отец тебя действительно бил. И зря ты думала, что никто этого не замечал. Подобному всегда находятся свидетели. Особенно в маленьком городишке. Там очень хорошо помнят, какой ты попала в больницу. И что отца ты даже в том состоянии прикрыла, не выдала, тоже помнят. Ты могла потерять ребёнка.
– Леон счастливчик, – у матери лицо становится мягким, словно изнутри его промыли до блеска и сияющей чистоты. – Он… мог погибнуть дважды. Тогда и позже, когда у меня была угроза выкидыша. А родился, как и ты – в рубашонке. Удивительно, правда? И Марк – тоже. Все мои мальчишки отмечены счастливой звездой.