От этих слов сердце девушки болезненно сжалось.
Ну да, он же прямо сказал, что ему нужен сын. Правда, Ринка как-то не думала, что делать его он начнет сразу после венчания.
– Готова, отец. Я проверил, слуги устроили все, как вы хотели.
Тон Герхарда едва уловимо изменился. Видимо, ему тоже не нравились планы отца.
– Ну и прекрасно. Пойдем, моя дорогая, – цепкие крючковатые пальцы впились Ринке в ладонь. – А ты, сын, передай матушке Ильзе остаток взноса и проводи добрую женщину восвояси.
Эрл Тамаск повел новобрачную в противоположную сторону от центрального входа. К маленькой двери, скрытой за бархатной портьерой.
Уже на пороге Ринка оглянулась, будто кто-то толкнул ее в спину.
Главные двери часовни были открыты. За ними темнело вечернее небо, расцвеченное первыми звездами, и сияла луна. Свежий ветер трепал листву на деревьях, разнося по округе запах жимолости и сладковатый аромат маттиолы…
Издалека доносились звуки засыпающего города: перекличка караульных, звон колоколов на башне центрального храма, пустой лай собак…
Там, за этими дверями, ждала свобода. Звала, манила. Ринка слышала ее вкрадчивый голос в песне ветра и шорохе луговых трав. Видела в отблесках утренних зарниц, в первых лучах солнца на рассвете, в каждой росинке, в каждом цветке. Она рвалась к ней всем своим существом…
С трудом оторвавшись от созерцания дверного проема, девушка наткнулась на Герхарда.
Тот, поймав ее взгляд, двусмысленно ухмыльнулся:
– Желаю плодотворной брачной ночи, леди Тамаск.
Глава 2
В спальне эрла горели свечи. Красноватые, тусклые.
Воздух наполнял резкий запах лекарств и притираний, который не могла перебить лавандовая отдушка. За тяжелыми бархатными гардинами прятались окна. На кофейном столике ожидала бутылка вина, два высоких бокала и фрукты.
А в центре возвышалась огромная кровать с узорчатым подзором. Она напомнила Ринке языческий алтарь, виденный на гравюре в одной из книг. Алтарь, на котором юных девственниц приносили в жертву старому Рхангу – богу похоти.
Ринка стояла, застыв истуканом посреди спальни. Внутри царила полнейшая пустота. Ни мыслей, ни чувств.
Тамаск передал ее в руки молчаливых служанок, сухо отметив, что придет, как только она будет готова. Его слова прошли мимо сознания девушки, проскользнули, ничего не задев.
Кто-то из женщин снял с нее нелепое платье, кто-то распустил волосы. Кто-то накинул ночную сорочку из тонкого батиста.
Ринка отмечала все происходящее словно со стороны. Ей казалось, что все это происходит не с ней. Что она наблюдатель, случайный прохожий, невзначай заглянувший в чужое окно.
Так было легче.
Взяв за руки, служанки подвели ее к порожку кровати. Одна из женщин откинула полог и край одеяла.
Ринка машинально забралась в постель. Легла, вытянувшись на холодных простынях как покойник. Разве что руки на груди не сложила. Служанки аккуратно укрыли ее до самого подбородка. Расправили пряди волос по подушке, рассыпали сверху горсть жасминовых лепестков – символ невинности.
– Доброй ночи, леди Тамаск.
В их тоне не было издевательства или насмешки, лишь сдержанное уважение к новой госпоже.
Сделав книксен, женщины удалились.
Оставшись одна, Ринка рвано выдохнула. Напряжение внутри завязалось колючим узлом. Девушка вцепилась руками в край одеяла, прислушалась.
В доме царила полнейшая тишина. Но вот откуда-то из-за стены послышался шорох.
Шаги…
Скрипнула дверь…
В стене появился проем, залитый тусклым светом, и сердце Ринки затрепыхалось пойманной птичкой, забилось в приступе паники.
На пороге возник эрл Тамаск с канделябром в руке. На этот раз на нем была ночная рубашка, украшенная пышным кружевом. Старое, дряхлое тело просматривалось сквозь ткань. Из-под подола торчали сухие волосатые ноги, перевитые синюшными венами, и раздутые артритом колени, а голову прикрывал белый колпак.
Теперь он выглядел не столь грозно, сколь жалко и мерзко. Просто старик, позарившийся на юную плоть.
– Ждешь? Это хорошо. Я уже не такой прыткий, милочка, чтобы самому скакать на тебе, – прокряхтел он, подходя к столику и оставляя там канделябр.
Потом уселся в кресло и поманил Ринку высохшим пальцем:
– Иди-ка сюда. Выпей, расслабься. Да и я выпью, чтоб кровь разогнать. Небось никогда не пробовала дейренского вина? Я для такого случая приказал откупорить бутылку.
Ринка лежала, стиснув в потных ладошках края одеяла. Таращилась на него широко распахнутыми глазенками и не могла осознать смысл этих слов. Разум не желал их воспринимать.
Поймав ее взгляд, эрл гнусно хихикнул:
– Да не бойся, не съем.
И вдруг изменившимся тоном:
– А ну встала, я сказал! Или мне позвать слуг, чтобы они тебя за стол усадили?
На подгибающихся ногах Ринка вылезла из-под одеяла, проковыляла к столу и почти без сил рухнула в кресло. Руки тряслись. Пришлось зажать их между коленок. Но вместо того, чтобы исчезнуть, дрожь перешла на все тело.
– Вот так бы и сразу, – удовлетворенно отметил Тамаск. – Да не трясись, как заячий хвост. Чай, я не насильник какой, а твой законный супруг. Может, тебе даже понравится.
От последнего предположения Ринку слегка замутило. А может ее замутило от запаха старческой плоти.
Наполнив оба бокала, Тамаск протянул один девушке, из второго сделал глоток, откинулся на спинку кресла и блаженно сощурился.
– Великолепно, – причмокнул губами. – Ничто не согревает кровь так, как хороший рислинг.
Открыв глаза, он строго глянул на Ринку:
– А ты чего же не пьешь?
– Не хочу… – выдохнула она едва слышно.
Эрл нахмурился, сведя к переносью кустистые брови.
– Что еще за жеманство? Ты мне это оставь! Я, милочка, я не люблю, когда мне перечат. Давай-ка ты будешь послушной девочкой и не станешь сердить старика?
Бормоча последнюю фразу, он одним глотком допил свой бокал и придвинулся к девушке.
Ринка вздрогнула.
Рука, обтянутая сухой морщинистой кожей, легла на ее колено, поверх сорочки. Старческие пальцы сжались, твердые ногти впились в нежную кожу.
– Будь послушной, моя красавица. Выпей глоток, а потом я тебя уложу в постельку. Вот увидишь, я еще не забыл, как сделать женщине хорошо…
Девушку передернуло от этих слов. Чтобы не сердить старика, она взяла свой бокал и чуть пригубила. Вино оказалось холодным и кислым на вкус.
Эрл втянул носом, раздувая крупные ноздри, из которых выглядывали пучки седых волос. Такие же пучки торчали у него из ушей.