Когда они сели в трамвай на конечной остановке, уже стемнело. Крестовская пыталась вспомнить, сколько она не видела Машу — неделю, две? Как только та переехала, связь с ней прервалась. Зина вернулась в свою прежнюю жизнь.
Значит, за это время с Машей произошло что-то очень серьезное — настолько серьезное, что был этот ночной звонок.
Они вышли на глухом перекрестке. Вокруг была уже сплошная темнота. Вся Фонтанская дорога вдаль, подальше от города, представляла собой сплошные ухабы и колдобины. Застроена она была одноэтажными покосившимися домишками, как в глухом селе. Несмотря на поздний час, в утлых, старых хибарах, которые лепились по обе стороны от разбитой дороги, света почти не было. От мрачности и ощущения какого-то холода не спасал даже солоноватый запах моря, густо разлитый в воздухе. Зине подумалось, что это очень неприятное место. Ей захотелось домой и больше не думать ни о чем.
С трудом они нашли нужный дом. Где-то глухо, с надрывом, лаяла собака. Этот лай длинным, вибрирующим звуком разливался в воздухе, создавая особенно неприятную ноту.
Вот и калитка. Зина узнала ее по белым пятнам краски, кое-где оставшимся на заборе. Все вокруг выглядело заброшенным.
— Глухое место, — поморщился Саша, с тревогой осматриваясь вокруг, — почему она поселилась здесь?
— Ну здесь ведь дешевле, чем в городе, — ответила Зина. — И ей посоветовали.
— Кто?
— Хороший вопрос! — от проницательности Саши Зина поневоле улыбнулась. — И я спрашивала ее об этом. Но там вышла очень темная и совершенно непонятная история.
Убедившись, что на воротах действительно написана цифра 69, Зина подергала калитку. Заперто. Крестовская ударила по хлипкой древесине кулаком. Грохот прозвучал достаточно убедительно. Но единственным ответом был только усилившийся собачий лай.
— Ты бы помягче, — заволновался Саша, но Зина, не слушая его, еще сильней загрохотала кулаком.
За калиткой послышалась какая-то возня, словно кто-то сновал туда-сюда. Громыхнули какие-то то ли тазы, то ли ведра, стукнули двери. Еще звук — словно уронили что-то тяжелое.
— Определенно там есть люди, — сказал Цимарис.
Зину охватило острое чувство тревоги. Она принялась громыхать кулаком изо всех сил и кричать:
— Эй! Откройте!
В этот раз ее, похоже, услышали. Калитка распахнулась, и на пороге возникла хозяйка дома, Юна. Но выглядела она как-то странно. Волосы были взъерошены, а руки — мокрые, и на них виднелись следы мыльной пены.
— Что надо? — неприязненно спросила она с еще более резким прибалтийским акцентом. Зине подумалось, что акцент усилился из-за ее нервозности.
— Мы хотим жиличку вашу видеть, Марию, — решительно выступил вперед Саша.
— Поздно уже. Утром приходите, — женщина попыталась захлопнуть дверь.
— Ну уж нет! — Цимарис выставил ногу, мешая ей это сделать. — Мы сейчас войдем!
— Не пускаю я в дом посторонних… — снова попыталась противостоять Юна, но тут из-за Саши выступила Зина.
— Я не посторонняя. Вы меня прекрасно помните, я ее подруга. Я с ней была, когда комнату осматривала.
— А он кто? — неприязненно отозвалась женщина.
— Мой муж, — Зина решительно шагнула вперед, Саша двинулся за ней. Хозяйке не оставалось ничего другого, как последовать за ними.
Когда они вошли во двор, Зина сразу поняла, за каким занятием они застали Юну — та стирала. На табуретке стояло жестяное корыто со следами мыльной пены. А на бельевой веревке, протянутой между деревьями, раскачивалась свежевыстиранная белая простыня, с которой еще капала вода. В воздухе был остро разлит запах стирального мыла и, похоже, хлорки.
Это показалось Зине странным. Кто затевает стирку на ночь глядя? Логичнее стирать во дворе утром, когда светло, а не вот так, в полной темноте. Темнота во дворе действительно казалась полной. Двор освещал лишь свет из окон и из коридора двухэтажного каменного дома. К тому же простыня была одна. Ничего другого на веревке не было. Что за странная стирка? Плюс этот запах хлорки… Запах, сразу воскрешающий в памяти какую-то больницу. Зина принюхалась. Точно хлорка. И несло этой хлоркой из корыта, в котором стирали простыню. Что за странная идея — полоскать белье с хлоркой? Зачем проводить такую тщательную дезинфекцию? Это было совершенно непонятно.
— Проведу, — буркнула хозяйка, идя по дорожке вперед. Ей явно не понравился интерес, с которым Зина присматривалась к выстиранной простыне.
Они пошли за Юной. Окна одноэтажной пристройки были темны.
— Она, вообще, дома? — засомневался Саша.
— Дома, — глянула на него Юна, — утром как вернулась, расстроенная, так больше никуда и не выходила. Я ее вечером и не видела. Спит, наверное.
Зина с Сашей переглянулись. Обоим резануло слух слово «расстроенная». Зина постучалась в дверь:
— Маша, открой! Это свои.
За дверью была полная тишина, не слышалось ни звука.
— Маша, открывай! Это я, Зина! — она застучала сильнее. Снова ничего. Маша никак не реагировала на стук.
— Да не заперто здесь. Вы что, не видите? — неприязненно буркнула Юна и толкнула дверь, которая действительно оказалась открытой.
Внутри было темно. Хозяйка щелкнула выключателем, освещая небольшую прихожую. Затем ступила вперед в комнату. Зина с Сашей двигались следом за нею.
Вспыхнул яркий свет. Картина, которую Крестовская потом увидела, врезалась в память ее до конца жизни.
В комнате был абсолютный порядок. Сразу бросился в глаза чистый, свежевымытый, еще влажный пол. В воздухе витал запах хлорки.
Маша лежала на кровати на животе. Она была абсолютно обнаженной. Голова была повернута к стене. Одна рука свешивалась с кровати. В этой руке был зажат стеклянный пузырек. Второй пузырек, пустой, лежал на полу, совсем рядом с кроватью.
Закричав, Зина бросилась к подруге. Та была мертва. Глаза ее были широко открыты. В них застыло какое-то детское удивление. Казалось, Маша задает какой-то важный вопрос, и смерть прервала ее в тот самый момент, когда она почти получила ответ.
Тело Маши было холодным. В воздухе витал слабый трупный запах. Судя по всему, она была мертва уже несколько часов.
Зина прикоснулась к телу — оно было закостенелым. По всем признакам, Маша умерла еще утром и пролежала до вечера несколько часов.
И тут в глаза Зины бросился странный факт: Маша лежала на голом матрасе, без простыни. В памяти тут же всплыло белое мокрое пятно, раскачивающееся на ветру. Зина резко обратилась к хозяйке:
— Зачем вы постирали простыню? Это ведь ее простыня?
— Она сама меня попросила, — Юна пожала плечами и поджала губы, — утром. А руки у меня дошли только вечером.
— А где другая простыня?