С другой стороны, это, как ни крути, был генерал ФСБ Потапчук, Ирине хорошо знакомый и до сих пор не выказывавший склонности ни к дешевым розыгрышам, ни к азартным пересказам глупого чужого вранья. Несомненно, любой офицер спецслужб, не говоря уж о генерале, просто обязан быть мастером по части лжи и дезинформации. Ирина не сомневалась, что за время знакомства и совместной работы Федор Филиппович лгал ей тысячу раз, но ей ни разу не удалось не то что поймать его на лжи, но даже и научиться различать, когда генерал искренен, а когда — не совсем. Он был настоящим профессионалом и вряд ли стал бы, давая задание своим агентам, пичкать их непроверенной информацией. Но пока что рассказ его казался басней.
И при чем здесь все-таки «волчанский крест»?
Ирина посмотрела на Сиверова, борясь с желанием задать вопрос, который, она знала, прозвучал бы глупо и неуместно. Тут она сообразила, что ждет этого вопроса от Глеба — ждет, что он в своей обычной манере примется теребить генерала ироническими замечаниями, вызовет огонь на себя и в ходе неизбежной перепалки ситуация как-нибудь прояснится. Но Глеб Петрович, вопреки обыкновению, не стал ничего говорить. Он сидел вытянув ноги, в позе полного расслабления, и сосредоточенно наблюдал за интимной жизнью пестрых тропических рыбок в просторном аквариуме, устроенном в тумбе стеклянного стола. В аквариуме негромко журчала вода, рыбы плавно помахивали развевающимися, как флаги сказочных королевств, хвостами, подсвеченные скрытыми лампами пузырьки воздуха сверкали, как капельки расплавленного серебра, длинные ленты и плети подводных растений медленно струились, ни на мгновение не прекращая движения и при этом всегда оставаясь на месте. Подвижные блики отражались в темных стеклах очков, которые, как всегда, мешали до конца разглядеть и правильно оценить выражение лица Сиверова, придавая ему сходство с бесстрастным манекеном из магазина готовой одежды. Как обычно в таких случаях, Ирина попыталась угадать, о чем он думает, и, как всегда, нисколько в этом не преуспела.
— Дальше события развивались стремительно, — продолжал Потапчук. — Из такси, стоявшего напротив магазина, выскочили двое. Свидетели утверждают, что так могли быть одеты только провинциалы, и открывшиеся впоследствии обстоятельства этому не противоречат. Таксист немедленно дал тягу, однако его удалось найти. Он заявил, что один из этих двоих сел к нему в машину недалеко от Казанского вокзала и велел отвезти к «Эдему», причем явно очень торопился. Возле магазина попросил подождать, пообещал двойную оплату и кому-то позвонил. Тогда из расположенного поблизости кафе вышел второй и тоже сел в машину. Из их разговора таксист понял, что они следят за кем-то, кто находится в данный момент в «Эдеме», и замышляют явно что-то не слишком хорошее.
— Следят? — встрепенулся Сиверов.
— Так сказал таксист. Ему показалось, что пассажиры говорили о своем земляке без особой нежности, наоборот, весьма недоброжелательно. Им почему-то очень не понравилось, что тот забрел именно в ювелирный магазин, а не в пельменную или, скажем, ГУМ. Таксист, конечно, мог ошибиться, — поспешно добавил Федор Филиппович, предвосхищая возражение Сиверова, — но вот какая штука, Глеб Петрович: из восемнадцати пуль, которые патологоанатомы извлекли из трупа Сохатого, одна была выпущена из винтовки Мосина старого образца. вернее, как ты сам понимаешь, из обреза такой винтовки. Да, это могло произойти случайно. В магазине творился ад кромешный, там, по-моему, до сих пор не навели порядок, да и вряд ли скоро наведут. В общем, поймать шальную пулю было немудрено. Вот только эта самая пуля от винтовочного патрона 7,62 старого русского образца была выпущена Сохатому в затылок с очень близкого расстояния, почти в упор.
— Контрольный?
— Судя по всему. И это при том, что, как только в магазине завязалась драка, земляки поспешили Сохатому на помощь. Именно на помощь! Потому что, пробегая мимо джипа, на котором приехали бандиты, один из них, почти не останавливаясь, прямо на бегу, перерезал глотку водителю. Просто махнул рукой — и человека не стало. А потом выхватил из полиэтиленового пакета обрез и с воплем кинулся в бой.
— Значит, — задумчиво сказал Глеб, — этот Сохатый действительно не был их другом. По-моему, он что-то такое знал, чего не следует знать посторонним, и те двое из такси старались не столько его выручить, сколько гарантировать его молчание. Видимо, дырок в нем под конец оказалось слишком много, чтобы оставалась хоть какая-то надежда вытащить его оттуда живым, и слишком мало, чтобы быть уверенными в его молчании. Вот они и приняли, так сказать, радикальное решение. Вы сказали, что они были его земляками?
— Так точно, — сказал Потапчук. — Это можно считать установленным фактом, потому что тело одного из них тоже осталось в магазине и при нем также обнаружился паспорт и железнодорожный билет, — вся эта компания, видишь ли, вовсе не собиралась надолго у нас задерживаться. Некто Макарьев Захар Иванович, уроженец и житель поселка Волчанка, что на Северном Урале. Как и Сохатый.
У Ирины Андроновой перехватило дыхание: она вдруг поняла, зачем ее сюда позвали, к чему весь этот разговор и что будет сказано далее. Поселок Волчанка на Урале. «Волчанский крест»! И тайна, ради сохранения которой кто-то, рискуя собственной жизнью, кинулся в неравный бой со свирепыми, как голодные зимние волки, московскими бандитами, а потом недрогнувшей рукой застрелил земляка. «Волчанский крест»! Ну конечно. Вот оно что.
Федор Филиппович между тем пел дифирамбы Сиверову, утверждая, что, не будь тот таким хорошим оперативником, его непременно следовало бы перевести в аналитики, поскольку он схватывает все буквально на лету и делает правильные выводы из фрагментарной и довольно противоречивой информации. На Ирину генерал при этом не смотрел вовсе, из чего следовало, что это лирическое отступление должно помочь ей немного прийти в себя.
— Не желаю в аналитики! — дурачился Глеб Петрович. — Хочу в начальники! В генералы желаю!
— Ишь чего захотел, — ворчливо вторил ему Потапчук. — Ты на себя полюбуйся, генерал! К твоим черным окулярам да еще и генеральские погоны — получится вылитый Пиночет!
— И давно пора! — с энтузиазмом подхватил Сиверов. — Я не социолог, но сдается мне, что добрая половина россиян давно уже скучает по хорошей, основательной хунте. Да меня же на руках носить станут, особенно если я для начала шлепну парочку министров — принародно, где-нибудь возле памятника Минину и Пожарскому.
Они беседовали в таком стиле еще минуты две или три, а потом Сиверов вдруг снова сделался серьезным. Произошло это именно в тот момент, не раньше и не позже, когда Ирина разобралась наконец в своих мыслях, более или менее разложила все по полочкам и немного успокоилась. Такое странное совпадение (совпадением скорее всего не являвшееся) ее немного рассердило: она всегда считала, что умеет владеть собой, и то обстоятельство, что Сиверов — не генерал, не полковник даже! — читает ее мысли, как детскую азбуку, естественно, обрадовать ее не могло.
— Сейчас я вам докажу, что вполне созрел для генеральского мундира, — обращаясь к Потапчуку, заявил Глеб. — Сейчас, Федор Филиппович, я блесну своей интуицией и аналитическим складом ума. Что мы имеем? Некто Сохатый приезжает сюда из какой-то богом забытой Волчанки и направляется, что характерно, не на Черкизовский рынок, не в ГУМ и даже не на Красную площадь, а в «Эдем», который хорошо известен в определенных кругах Москвы, но вряд ли популярен среди обитателей Волчанки. При этом за ним по пятам следует парочка его земляков, о чем он, похоже, не догадывается. Все трое вооружены — далеко не по последнему слову истребительной техники, но вполне солидно, как будто затеяли разборку или крупный налет. Следовательно, все они если не ждут неприятностей, то, как минимум, имеют их в виду. Сохатый заходит в «Эдем», и буквально через несколько минут туда прибывает полный джип братвы. Мирные переговоры длятся секунды две-три, после чего начинаются военные действия. Кстати, вы так и не сказали, чем все кончилось.