— Вы пришли дать мне наставлений в семейной жизни? Спешу вас уверить, с этим я вполне управлюсь сам, без вашей помощи.
— Как вам будет угодно, сир! — легко махнул рукой Петрунель и подошел ближе. — И все же позвольте предложить вам мой подарок. Уверяю вас, не пожалеете!
Мишель вздохнул. Отвязаться от него все равно невозможно.
— Извольте. Только побыстрее!
Петрунель доковылял до возвышения, на котором стояли троны короля и королевы, и, запыхавшись, опустился на трон Ее Величества.
— Стало быть, слушайте, сир! — проговорил он, повернувшись к Мишелю, подавшись вперед и понизив голос так, будто боялся, что кто-то их подслушает. — Я хочу подарить вам силу и могущество, равных которым нет на земле со времен Великого Белинуса. Эта сила заключена в Санграле — волшебном камне с Горы Спасения, где возвышается замок Монсальваж. Однако камень этот может получить не всякий, но лишь тот, кому дана власть над ним. Когда Великий Белинус, хранитель Санграля, скончался, сила его и дух его перешли в камень и остались в замке до тех пор, покуда их не возьмет по праву новый Хранитель. Согласно заклятию, камень явит себя лишь рыцарю истинной крови с богом в своем имени в три самых длинных ночи третьего года грядущей эры. И этот рыцарь унесет его с собой туда, где более никто никогда не получит его. Вот именно это я и хочу подарить вам, Ваше Величество!
Мишель некоторое время изучал постаревшее лицо кузена, а потом, не сдерживаясь, громко расхохотался. Почти до слез.
— Как вам не надоест? — спросил он, когда, наконец, смог успокоиться. — Что вы все рыщете в поисках силы и могущества? Вы хотя и мэтр, а глупы до невозможности. Оставьте меня в покое с вашими подарками. Ни я, ни королева не нуждаемся в них. И встаньте с трона моей супруги.
Мэтр Петрунель с самым оскорбленным видом, на какой был способен со своей бородавкой на лбу, вскочил с трона и тут же скрючился в три погибели, хватаясь за поясницу.
— Да чтоб забрал тебя Тевтат! Чтобы разорвали малосские псы! Чтоб ужалил да забодал тебя Кернунн! — завопил он.
— Теперь вы более походите на себя, чем пытались изобразить минуту назад, — Мишель улыбался, наблюдая за своим, волею судьбы, родственником. — Надеюсь, вам больше нечего здесь делать, и вы покинете мой замок, отправившись туда, откуда явились.
— Ваше Величество! Это я не вам! Это я своей пояснице! — обиженно проговорил Петрунель. — А что до нашего дела… Так я надеюсь, что вы передумаете. Где это видано, чтобы король от могущества отказывался. Посоветуйтесь с королевой. Моя дорогая сестрица — женщина разумная!
— Конечно, разумная. Поэтому чрезвычайно удивится, почему я до сих пор не выставил вас за ворота замка, а продолжаю вести с вами бестолковый разговор, — Его Величество начинал сердиться. Выдержка никогда не входила в число его добродетелей.
— Боюсь, как бы вам, Ваше Величество, не пришлось пожалеть о том, что вы отказываетесь, — вдруг переменившись в лице, сделавшись очень серьезным, почти зловеще серьезным, сказал мэтр Петрунель. — Пророчества никогда не лгут. Лгут люди. Нельзя отказываться от тех благ, что даруют нам высшие силы. Иначе рискуешь потерять много больше. И, как знать, может быть, самое важное.
— Магистр! Я уже жалею, что трачу на вас драгоценное время, — Мишелю покуда удавалось держать себя в руках. — Я не верю в ваше бескорыстие. И предлагая мне блага, вы и сами рассчитываете на многое, не так ли? И это еще одна причина, по которой я не стану задерживать вас.
— Как вам будет угодно, дорогой брат. Как вам будет угодно! — проскрежетал Петрунель и, обдав короля клубами удушающего дыма, исчез.
Мишель помахал рукой перед собой, пытаясь развеять смрад, и пару раз кашлянул.
— Вечно от него одни неприятности, — пробормотал он себе под нос.
— От кого неприятности? — донесся до него голос Мари. Полог в углу тронной залы приподнялся, и оттуда вышла его супруга. Точнее, сперва в зал вплыл ее живот, а уже потом и она сама.
Несмотря на поздний срок беременности, королева оставалась очень подвижной. Она так и не научилась носить покрывало, потому почти всегда ее волосы свободно вились кольцами по спине. Так и теперь — черные локоны обрамляли бледное тонкое лицо с сияющими ясными синими глазами, канцоны о которых слагали придворные музыканты, желая угодить своему королю. К слову, лицо ее было перепачкано красной краской. Как и платье. И ладони. В руках она держала тряпицу, которой пыталась оттереть пальцы.
Не дожидаясь ответа супруга, она осмотрела стены тронного зала, на которых алели розы, нарисованные ею же в ожидании свадьбы год назад.
— Надо перекрасить! — заявила королева Мари. — Розы — это банально до оскомины.
Его Величество, вынужденно осваивавший множество незнакомых слов, расплылся в довольной улыбке, подошел к Мари и поцеловал ее разукрашенное краской лицо.
— Розы — это прекрасно! Так же, как и ты. Ты — моя прекрасная роза, Мари, — улыбка его сделалась еще шире.
Мари сердито посмотрела на своего обожаемого супруга.
— Издеваешься, да? И ничего я не прекрасная! — объявила она. — Ты посмотри на меня! Жирная корова! Сегодня приезжает твоя… бывшая! А я так кошмарно выгляжу!
— Я только на тебя и смотрю, — Его Величество подвел Мари к трону, усадил ее и, забрав у нее тряпицу, стал вытирать разводы краски на ее щеках. — Ты красивая. А маркиза де Конфьян совершенно не стоит твоей печали.
Мари грустно улыбнулась.
О! Она прекрасно помнила первые дни в этом незнакомом ей, пугающем древнем мире, когда блуждала здесь, подобно слепому котенку. И если бы не Мишель, то, пожалуй, очень скоро попросилась бы домой. Но и теперь еще, недостаточно уверенная в себе, она, сама того не замечая, продолжала требовать от него все той же опеки, что и в первые месяцы своего пребывания в Фенелле. А в последнее время — так особенно.
И получала ее в той мере, на какую могла бы рассчитывать сестра, но не супруга. Он был нежен и заботлив во всем, чего бы ей ни захотелось. Он бродил за ней тенью, поддерживая ее каждую минуту. Он казался влюбленным и страстным — лишь до той поры, покуда не переступали они порог королевской опочивальни. Там Мишель становился равнодушным и безучастным. Впрочем, если быть совсем уж честной, то Мари пару раз пыталась соблазнить его вне спальни, но потерпела ту же неудачу, что и под балдахином их ложа.
О причинах, превративших его из любовника в друга — близкого, доброго, но друга! — спросила лишь однажды. Ответ ее не удовлетворил, хотя она и убеждала себя десятки раз, что муж у нее не просто муж, а средневековый король, причем «средневековый» — ключевое слово. Но где ей было справиться с мыслью, что беременность делает ее асексуальной, и тогда нужно дождаться родов и попробовать начать сначала? Или что она попросту наскучила ему, и тогда никакой надежды нет?
Первое было предпочтительнее второго. Если только не окажется слишком поздно.