Фрейхерр же Кайзерлинг уверял, что де Конфьяна и дю Вириля связывает нежная мужская дружба, но никто ему не верил — мало ли что привидится спьяну?
Так, под все эти перешептывания, юная Аделина выскользнула из кухни и, усмехаясь себе под нос, поскольку одной ей была известна правда, направилась во двор, кутаясь в рваную шаль. Увидев там ту, что назвалась именем дю Вириль, она спешно подошла к ней и, сверкая улыбкой на пухлом, совсем почти детском лице, сказала:
— Могу я обратиться к вам с просьбой, мадам? Не откажите бедной Аделине!
Однако мадам не обращала на Аделину ровно никакого внимания. Передернула плечами и уткнулась подбородком в мех плаща. Плащ был велик ей, явно с плеча Его Светлости.
Закутавшись в плащ мужа, Катрин потухшим взглядом рассматривала двор гостиницы, где суетились разъезжающиеся рыцари. Лицо ее было бесстрастно, в то время как душа билась в рыданиях, хотя должна была бы радоваться. Маркиза добилась того, ради чего уехала из дома и оставила сына: Серж отказался от участия в походе, в котором мог бы исчезнуть навсегда. Но сердце ее обливалось слезами, понимая, что кроме счастья знать, что он жив и не бросается в каждую схватку, у нее больше ничего не осталось. Ее любовь оказалась бессильной против его гнева. Ее любовь оказалась маленькой против обычных мужских радостей. Почему он не хочет отпустить ее? Как ей жить, когда он не желает смотреть на нее?
От этих мыслей выглядела мадам очень грустной. И чего, спрашивается, ей грустить, когда ее маркиз любит даже пусть и остриженную, хуже уличной девки? Ах… Как же любит! Служанка мечтательно вздохнула, но от своего отступаться не намеревалась. Она всегда была не робкого десятка, а потому попросту подергала грустную мадам за рукав.
— Просьба, говорю, у меня, мадам!
Очнувшись от своих невеселых дум, Ее Сиятельство перевела взгляд на гадкую девчонку, которая имела дерзость прикоснуться к ней. Но ни один мускул не дрогнул на ее лице.
— Чего тебе? — спросила она ровным, чуть презрительным тоном.
— Не найдется ли в вашем замке места для меня? — спросила Аделина с самой почтительной улыбкой.
«Но я заставлю вас очень сильно пожалеть об этом». Что ж! Он выбрал действенный способ: собрать вокруг себя всех своих девок. Но с этой они ошиблись. Девчонке стоило ехать с ним, а не обращаться к ней.
И вновь ничем не выдав горечи, разлившейся по каждой жилке, в которой медленно текла ее остывшая кровь, маркиза де Конфьян произнесла:
— Найдется. Но в мой замок ты отправишься сама. Принеси мне бумагу и чернила, я напишу тебе записку.
Вместо того чтобы немедленно исполнять приказание маркизы, Аделина счастливо рассмеялась, тут же расплакалась и, хватая маркизу за ладони, стала благодарно целовать, приговаривая:
— Какая же вы добрая, мадам! Вовек не забудет бедная Аделина вашей доброты! Я ведь все могу! И по кухне, и белье стирать, и замок ваш до блеска довести! Все-все! Спасибо вам, мадам!
— Ты рискуешь никогда не проявить свои умения, — проговорила Катрин, чуть скривив губы, покуда ее никто не видел, — если сейчас же не выполнишь то, что я тебе велела.
Служанка спохватилась и вмиг сбегала на постоялый двор, стащила у хозяина письменные принадлежности и, счастливая услужить новой своей хозяйке, быстро вернулась.
— Вот, мадам, я все принесла, как велели!
«Расторопная какая», — подумала Катрин. Ее терзали самые омерзительные образы расторопности девицы, стоящей перед ней. С каменным лицом она быстро черкнула несколько строк. Сердце саднило, как и ее ладони. Но из рук занозы можно было достать, и руки заживут. Сердце теперь будет кровить всегда. Маркиза протянула свиток Аделине, глядевшей на нее счастливыми глазами.
— Передашь эту записку кастеляну Жуайеза, — теперь Серж не обвинит ее в жестокосердии. — Но если месье Гаспар хотя бы раз пожалуется на тебя — даже постоялый двор ты будешь вспоминать как пребывание в раю.
— Верой и правдой буду служить вам, мадам! — пустилась в разглагольствования служанка. — Это только говорят «гулящая Аделина». А такие, как я, добро всю жизнь помнят. Каждый день буду Бога молить за вас и за Его Светлость! Вы уж будьте к нему полюбезнее, он так любит вас, так любит! Я ведь все понимаю — женщины подневольны. И коли король приказал, так и выбора нет. Но вы уж как-то, чтобы он хоть не знал. Ежели что, спросите Аделину, она вам расскажет, как от короля не понести, да чтобы Его Светлость в неведении оставался.
Катрин на мгновение прикрыла глаза, забыв, как дышать. Есть ли предел ее смирению? Гостиничная девка рассуждает о силе любви ее мужа. И собирается ее учить, как его обмануть. Сделав судорожный вдох и выдохнув мешающий в горле ком, она, наконец, сказала:
— Лучше забудь мое имя навсегда, — голос ее не слушался. Прерывистые звуки больше походили на хрип умирающего животного. Господи! Когда уже эту утку отправят на рагу!
Служанка поморгала, глядя на прекрасную, хоть и остриженную маркизу. И что же это благородным так трудно живется?
— Ах, мадам, — проговорила она, — Аделина все знает про разбитые сердца! Пройдет!
А если она не хочет, чтобы проходило? Ведь если пройдет — это будет значить, что ничего не было. Ни любви, ни безграничного счастья.
— Уйди, глупая девчонка! — глухо выдохнула Катрин.
— Как прикажете, мадам! — согласилась Аделина и склонилась перед маркизой в самом почтительном поклоне, одновременно поправляя свою драную шаль. Уже отвернувшись, чтобы уходить, она вдруг обернулась к маркизе и, чуть подмигнув, сказала: — Ничего не было!
И побежала прочь — собираться в Жуайез.
На дворе продолжали галдеть отъезжающие рыцари. Катрин изможденно потерла виски. Глупая гадкая девчонка права. Ничего не было. Ни любви, ни счастья. Несчастная герцогиня придумала себе мужчину, которого полюбила в один миг и навсегда. Ей никогда не узнать, зачем он дал ей свое имя. Но ей не привыкать закрывать глаза на безразличие мужа. Герцог Робер никогда не смущался ее закрытой спальной. И находил себе развлечения в деревне. Разница была лишь в том, что похождения герцога ее ничуть не трогали. Ей это было даже на руку. Но и теперь она справится. Она сумеет. Разбитое сердце пройдет, коль ничего не было, и она научится делать вид, что ничего не замечает.
Игнис на поправку не шел. Никакой возможности забрать его с собой не представлялось. Единственное, что еще Серж мог сделать для любимого коня — щедро оплатить конюху его уход. И попросить доставить животное в Конфьян, как только тому станет лучше.
Теперь же он стоял у выхода из конюшни, где еще седлали Фабиуса и Инцитата, и смотрел на Катрин. Маленькая. Одинокая. Замерзшая. Она вызывала в нем странное чувство. Наряду с любовью, он чувствовал еще и удивительную готовность… быть с ней. Оставить все, как есть. Было и было. Просто… просто они никогда больше не станут ездить в Фенеллу. И если он попадет из-за этого в немилость короля, то так тому и быть. Когда-то у него ничего не было, кроме дульцимера. Теперь он имел все, о чем только мог мечтать человек. Но единственное, что он по-настоящему боялся потерять — это Катрин. Нежность шевельнулась в нем навстречу к ней. Если бы только все забыть! Если бы только принять решение никогда не оглядываться. Переломить себя, переступить через честь и гордость. Впрочем, нужны ли ему честь и гордость, если из-за них он ее потеряет?