Поездом к океану - читать онлайн книгу. Автор: Марина Светлая cтр.№ 86

[1]Douk-Douk – французский складной нож, использовавшийся в колониях Французским иностранным легионом и впоследствии алжирскими и азиатскими повстанцами.

* * *

- Боже мой, такого просто не бывает! – прошептала Аньес, запрокинув лицо и глядя в небо. У нее немного кружилась голова, но то было вовсе не от недомогания, которое, в конце концов, разрешилось, а от позабытого, детского восторга, не испытанного ею со времен школярства.

В ее обычной жизни такого и правда не бывало, и оно не помещалось, не укладывалось в обычную, нормальную жизнь, в которой она по собственной недальновидности угодила в плен и не представляла, как будет выбираться.

Впрочем, один из пленивших ее вьетнамцев был здесь же, стоял рядом. Ему было велено охранять француженку, и он охранял. Кроме того, он немного говорил по-французски, а имени его Аньес не знала. Довольно было, что вся ее связь с наружным миром осуществлялась исключительно при посредничестве Ксавье и вот этого молчаливого небольшого мужчины, сейчас с любопытством глядевшего на нее. Лет ему было не больше, чем ей, так Аньес казалось. И, не расставаясь с ружьем, висевшем на плече, он почти все время, что находился при ней, поигрывал блестевшим на солнце Дук-Дуком с грубоватой гравировкой возле изящно выписанного названия фирмы и множества вензелей на обухе. Если верить надписи, когда-то этот нож принадлежал какому-то Патрису Матиньи. А ее соглядатай не иначе подобными трюками демонстрировал свое превосходство. И то, что с большим удовольствием перережет ей глотку, если она вздумает лезть на рожон. Или еще чего похуже. Лезвие было острым настолько, что он мог вырезать на ее коже сложнейший рисунок. Пленным французам такими ножами отсекали носы и уши – одним-единственным срезом, не прилагая к тому много усилий.

- Йен Тхи Май... делать их... петь, - вдруг улыбнувшись, сказал вьетнамец, точно так же, как и Аньес, задрав голову. В небе парил воздушный змей, издавая совершенно невероятные, неповторимые звуки. Ветер трепал его крылья, и от этого ветра змей звенел еще больше.

- Это как флейта, - улыбнулась она, чувствуя, что он отозвался на ее восторженность и желая продлить эту минуту. С местными, по-настоящему местными, ей общаться так и не довелось, хотя очень хотелось. – Этот Йен Тхи Май – делает их из флейт? Это он придумал?

- Май – женщина! – рассмеялся вьетнамец. – Май делать как отец, отец отца и его отец. Старик... Ку Выонг. Он не мочь – она учиться. Он умирать – она мастер. Чи Май спускаться вниз и показывать театр на небе – и идти до моря. Много славы иметь.

- Это очень красиво, - прошептала Аньес, не в силах оторвать взгляд от ускользающего ярко-красного летящего змея, маячившего над поселением и издающего высокие протяжные звуки из нескольких бамбуковых дудок, прикрепленных к его основе. Теперь она точно знала, какие песни поет ветер, знала его голос и ритм дыхания. У нее же самой дыхание перехватывало.

- Мне бы очень хотелось посмотреть ближе, - то ли попросила, то ли просто произнесла она, так и не глядя на своего стража. Тот лишь пожал плечами.

- Ван Тай не запрещать. Но далеко – нет. Ходить – нельзя.

О том, что ей дозволено перемещаться по деревне, Аньес сказали уже давно, и все же она если не боялась, то по крайней мере робела. Это было сложно теперь, гораздо сложнее, чем в Ренне или в Париже, – снова учиться быть среди людей, которые тебя ненавидят. Впрочем, считается ли ненавистью то, что они могут испытывать? К примеру, ее страж – уж он-то точно не ненавидит. Может быть, она даже немного ему нравится, если судить по тому, как он нынче разболтался. Или девушка, которая кормит ее и прибирает в комнате. Она же дала ей одежду, помогает со стиркой. И еще устраивается ткать вечерами в соседней комнате и даже поет. Она ткачиха и, как большинство вьетнамцев, даже не умеющих читать, знает много стихов, которые они здесь распевают. Говорить с ней Аньес не могла, потому что в поселении в таком отдалении от города люди не знали французского и изъяснялись на языке вьетов. Девушка же ни разу с ней не заговорила. Но слушая ее пение, Аньес ловила себя на том, что улыбается. Она не сомневалась в том, что песням этим сотни лет. Они на целую вечность моложе песен ветра, но все-таки очень древние. В таких местах ничего не меняется веками, и совсем неважно, что где-то далеко на юге этой удивительной земли, которую она только-только начинала узнавать, – враг, лишающий их свободы. А чуть спустись с этих гор здесь, на севере, – ежедневно и ежечасно гибнут люди.

Она сама тогда чуть не погибла. От рук тех, кому хотела помочь. Она и теперь которую неделю не знает, что будет завтра, и даже как изменится ее жизнь к исходу очередных суток. Ксавье все еще думал, как вернуть ее домой, не вызвав лишних подозрений. Но солдаты Вьетминя, разбившие лагерь поблизости от маленькой деревушки, глядели на нее недобро и, кажется, с куда большим удовольствием, чем хотели показать, попросту пристрелили бы ее, лишь потому что она француженка. Или скорее зарезали – тратить на нее патроны никто бы не стал. Но это тоже не являлось ненавистью. Это убежденность в том, кого резать надо первыми. И Аньес не находила аргументов, почему бы они были неправы.

Одно ясно наверняка. Когда она окажется в расположении французских войск, с ее службой будет покончено. Скрывать далее беременность не представлялось возможным. А избавляться от ребенка она уже не хотела, да и поздно. Слишком поздно. Она мало что смыслила в процессе деторождения, но знала точно – у нее живот начал расти, ни один врач не возьмется травить плод. И даже мысль о подобном вызывает в ней самой отвращение.

Ее сын в утробе, она знала это наверняка, делает все для того, чтобы родиться. Он прошел с ней половину чужой дикой страны и проявил себя настоящим бойцом с твердым нравом его отца. Он щадил ее, чтобы ей было хоть чуточку легче, и он имеет право жить. Возможно, когда-нибудь он точно так же, как сейчас она, с восторгом будет наблюдать за летящими змеями. Может быть, купленные в Ренне и не умеющие петь, они не покажутся ему такими волшебными, как этот, парящий над землей, люди которой для нее чужие. Но зато у них будет все остальное. У них будет следующий день. И следующий. И следующий.

Если только ей удастся вернуться домой. С остальным она разберется там. Возможно, даже обретет равновесие, научится находить радость в чем-то ином, чем было до того мгновения, как ее загнали, будто лошадь. Возможно, есть иные пути быть нужной и полезной, чем так бездарно и по собственному скудоумию торчать в позабытом богом краю. Она что-нибудь придумает. Обязательно. Потом.

Но ценить моменты настоящего Аньес училась только теперь.

- Можно я возьму фотоаппарат? – попросила она осторожно у своего «тюремщика». У нее пленки еще оставалось на два или три кадра, но к камере она пока не прикасалась. Пусть ей и вернули все, и оно даже оказалось цело, но, помня о том, какая съемка была последней, Аньес не могла сменить ее пасторалью. А сейчас ей подумалось, что кадры из дома старейшины, если все вышло хорошо, могли бы быть самым сильным, что удалось запечатлеть за все время работы.

Но были еще змеи. Удивительные змеи в высоком и будто бездонном небе Индокитая. Пятый океан, который ей очень хотелось забрать с собой.