Поездом к океану - читать онлайн книгу. Автор: Марина Светлая cтр.№ 52

- Вы соберетесь – и едем? – спросил Жиль.

- Да что мне собирать? Бросить расческу в мешок? – пожала она плечами.

- Негусто.

- Чем раньше привыкнуть иметь при себе не больше, чем возможно унести, тем легче жизнь обернется. В конце концов, фотоаппарат для нас с вами – самое главное, - рассмеялась Аньес. – Вам куда? Далеко?

- В Сен-Мор-де-Фоссе. У меня там родители.

- А мне в Париж. У меня там… никого. Не вижу смысла ждать друг друга.

- Да, совсем в другую сторону, - почему-то раздосадовано согласился Жиль.

На том и разошлись.

И в следующие сутки Аньес, обернувшись взбесившейся птицей, разворотила собственное гнездо – в порыве раздирающего душу желания привести его в порядок, упаковать вещи, прибрать неприбранное. Наперед зная, что никогда уже не переступит порога этой квартиры. Ей хотелось забиться в угол и плакать часы напролет, но этого допускать нельзя, иначе никак не заставить себя даже в форт вернуться, не то что следовать дальше.

Ей было страшно. Отчаянно, одуряюще страшно. И она не представляла, что с этим поделать.

Потому носилась по комнатам – платья эти с вешалок долой, уже не наденет. Через пять лет она станет для них старухой, никуда не годится. Косметика за этот срок испортится тоже, и ее тоже долой. Вещи Марселя, которые так и не сумела отдать, – долой! Все смести. От всего избавиться.

Начать начисто, заново, потому что, кем бы она ни была, тоже имеет право.

Любить свою страну.

Бороться.

Искать справедливости.

Строить совсем другой мир.

Вершить будущее.

Поступать правильно.

Любить свою страну.

Любить свой дом.

Любить отца и мать. Кем бы ни были они.

Любить свою страну.

Ее лишили этого, и не ее вина, что другого пути не существовало, чтобы оставаться той, кем она себя ощущала. Если нужно жертвовать собой ради того, чтобы у ее родины все еще была честь, когда все рухнет, когда человечество перестанет сомневаться в том, что есть зло, когда те, кто сеют зло, будут повержены, то она жертвует. Жизнь родственницы коллаборациониста не такая уж большая цена.

Кто будет встречать ее в Сайгоне, Аньес еще не знала. Знала только, что, конечно, с ней выйдут на связь. Вийетт назвал лишь пароль и отзыв, которые укажут ей на связного, через которого предстоит получать указания, кому она должна будет передавать информацию, которую сочтет полезной. Большего пока не позволялось. Задание было не сложным. Фотографировать расположение войск, вооружение, поставки продовольствия и передавать пленки. Если повезет, то делать фотокопии документов. В дальнейшем, Аньес в этом не сомневалась, ее ждут куда более важные ребусы от советской разведки.

Потому что она верила в то, что говорил когда-то давно Марсель.

И потому что она видела слишком много, чтобы не убедиться в его словах.

Если Франция не способна сама преодолеть зло, которое сеет, ведя войну, не имея на то морального права, то должны быть люди, которые однажды это остановят. Пусть даже такие ничтожно маленькие, как она. Пусть это предательство в глазах большинства соотечественников. Но никто не отменял совести. И если совесть и желание делать хоть что-нибудь лежат по одну сторону весов, то, конечно же, они перетянут на себя вес, потому что все прочее – лишь громкие слова и жажда наживы.

Вот письма. Ровной аккуратной стопкой. Письма Марселя в ящике его стола. Разложены педантично по алфавиту в зависимости от фамилий корреспондентов. Их без разбору изрезать ножницами и выбросить. С собой не заберешь, а оставлять на что? На забвение? Безвестность? Слишком горький финал такой яркой жизни.

Для нее писем нет. Они никогда не расставались, чтобы была необходимость писать. А ей бы сейчас хоть одно-единственное. Это было бы его приветом и благословением. Чтобы там, как он часто говорил вслух, было написано: «Аньес – умница, у нее все выходит верно».

Среди бумаг и холода ножниц в голову приходит мысль написать матери. Пусть в квартиру в Ренне проведен телефон, один черт. Может быть, и бедной Женевьеве останется только лист бумаги, исписанный родным почерком.

И Аньес садится писать с мыслью непременно отправить. И еще позвонить – это, пожалуй, обязательно. Слова даются ей непросто на этот раз, потому что главного не скажешь, а позволенное оставляет ощущение безрадостной незавершенности, за которой следует обрыв. Обрыв связи и бесконечной нежности. Ей совсем не хотелось прощаться так, чтобы Женевьева поняла, что это и есть прощание. Потому, пожалуй, остаток дня и прошел над бумагой посреди разбросанных вещей, которые Аньес так и не прибрала. У нее на то будет еще целое воскресенье.

Потом она звонила и подчеркнуто веселым голосом сообщила матери, что на следующей неделе отбывает в Брест, а оттуда водой в Индокитай. Если Женевьева и была недовольна, то никак этого не выказала. С самого начала затеянного Аньес предприятия она молчала, зная неугомонный, отчаянный нрав своего ребенка, во всех начинаниях идущего до конца, какую дорогу бы ни избрал. С ней даже в детстве не спорили и ничего не запрещали – сперва помнилось, что у нее нет отца и она с рождения не очень счастливое дитя, а сейчас начинать воспитывать поздно.

«В какой это будет день?» - спросила Женевьева, стараясь не выдавать волнения в голосе, хотя обе знали, как тяжело ей дается их расставание. Теперь между ними ляжет океан и тысячи километров. От этого делалось страшно. Закончился зарок – три года скорбеть по Роберу Прево, но замуж она не спешила, кажется, наконец смирившись со старостью.

«Не позднее вторника, мама, -  ответила Аньес, - значит, в среду я уже буду в Бресте».

«Я приеду, хочу повидать тебя, а то ведь неизвестно на сколько пропадешь».

«Я буду писать, даю слово! И постараюсь не увиливать от отпуска».

«Вряд ли у тебя получится, - с нотками снисходительности отрезала Женевьева, - я приеду в Брест, тут не очень далеко. Мы хотя бы успеем проститься по-настоящему».

Чтобы не расплакаться и не дать расплакаться матери, Аньес завершила разговор, пусть и скомкав его на излете. У них будет еще немного времени в Бресте, если та и впрямь доберется. Но сейчас Аньес слишком отчетливо пришло в голову осознание, что с ней Женевьева хочет успеть увидеться напоследок, как не смогла ни с первым мужем, ни со вторым до того, как обоих не стало.

И ей так хотелось воскликнуть: «Не хорони меня прежде времени, мама!» Да разве могла она сама себе это позволить?

[1] Пьер Бальмен – французский модельер, художник по костюмам, создавший собственный модный дом в 1945 году.

К ночи ей сделалось совсем невыносимо. Казалось, хоть хорони, хоть нет, а она больше уже не может здесь одна, мечась от стены к стене, где отовсюду с десятков снимков на нее глядят ее «искры города огней». Она взяла привычку украшать портретами чужих людей комнаты, и так ей казалось, что все происходит не зря.