— Иногда.
— Тогда пойдем, постоим на балкончике, — предложила она и, бесцеремонно подхватив Леру под руку, увлекла за собой в коридор.
Там уже царило оживление: больных на скамейках прибавилось, то здесь, то там мелькали синие халаты медсестер, кто-то тащил капельницу, кто-то вез тележку с анализами.
— Туда, — Анна указала в конец коридора.
Лера поспешно шагала за новой приятельницей с любопытством оглядываясь вокруг.
Она чувствовала легкое волнение и подъем: разве не об этом мечталось ей все эти годы — работать в настоящей больнице, пусть в небольшом, но слаженном коллективе, заниматься делом, выбранным еще с детства, делом, которому уже отданы шесть тяжелых лет учебы и которым так и не пришлось заняться всерьез.
— Ну вот, гляди, как у нас тут здорово. — Анна свернула направо и остановилась перед плотно закрытой дверью. Рывком потянула ее на себя, и на Леру пахнуло дождливой свежестью.
Девушки вышли на длинный и узкий балкон с низкими витыми перильцами. В углу его горбилась темная фигура. Обернувшись на шум, фигура оказалась женщиной лет тридцати-тридцати пяти. На ней не было формы, черный свитер сплошь покрывали капельки дождя, они же застряли в гладких, прямых волосах, свободно струившихся вдоль щек.
— Анюта, привет! — кивнула женщина Анне и внимательно посмотрела на Леру.
В ней было что-то от монахини, в высокой, худой фигуре, в правильных, но сухих чертах лица и в особенности в темных глазах — почти не накрашенных, но выразительных, ярких, словно подсвеченных изнутри.
— Привет, — поздоровалась Анна. — Ты уже тут, с утра пораньше?
— Тут, — подтвердила длинноволосая. — Не спалось чего-то, в пять встала, в полседьмого уже здесь была. Это кто? — Она кивнула на Леру.
— Врач. — Анна, улыбаясь, обняла Леру за плечи, подтолкнула вперед. — Вместо Светки взяли. Той месяц до декрета остался.
— Врач, — задумчиво повторила «монахиня», продолжая неторопливо разглядывать девушку, — что ж, хорошо. Светлане-то тяжело, будет теперь кому ей помочь. Это хорошо. — Голос у нее был ровным и монотонным, как нельзя более соответствующим внешности, и говорила она со странной интонацией, по нескольку раз повторяя слова, точно гипнотизируя.
Анна чиркнула зажигалкой и закурила, отворачиваясь от ветра. Женщина-монашка выкинула окурок с балкона и протиснулась между Анной и Лерой.
— Курите, девочки, не буду вам мешать.
— Да брось, Наташка. — Анна пожала плечами, с наслаждением делая глубокие затяжки, что выдавало в ней заядлую курильщицу, с трудом дожидающуюся очередной сигареты. — Постой с нами. Ты не мешаешь.
— Пойду, — возразила Наташка, — дел полно. Я еще не переоделась даже.
Она бесшумно скрылась за дверью.
— Какая странная, — тихо сказала Лера. — Похожа на монахиню, правда?
— Правда, — захохотала Анна, — она у нас и есть Наташка-монашка. Так и зовут ее.
— Кем она работает?
— Она? Старшая медсестра. Между прочим, отличная сестра, таких поискать. Она тебе не понравилась?
— Ну, почему так сразу — не понравилась? — смутилась Лера.
Она никак не могла привыкнуть к манере Анны говорить все в лоб, прямолинейно. Однако в глубине души Лера чувствовала, что Анна права — Наталья действительно вызвала у нее неприязнь.
— Я просто так спросила, из интереса, — объяснила она Анне.
— Да брось, — спокойно проговорила та, — она всем сначала не нравится. Все думают, что она того. — Анна повертела пальцем у виска. — А потом привыкают. Она добрая, славная, работу любит фанатично. В больнице сто лет, днюет и ночует здесь. Семьи-то у нее нет, одна.
— Почему одна?
— Черт ее разберет! — Анна жадно докурила сигарету и тут же полезла за новой. — А ты что ж? — спохватилась она, глядя на Леру. — Угощайся, — она протянула Лере пачку.
Та взяла сигарету, нехотя зажгла. К куреву она относилась равнодушно, курила так, за компанию.
— Что-то ты кислая, — изрекла Анна, наблюдая за вялыми Лериными движениями. — Такая куколка, а глаза, того и гляди, потекут. С чего бы это?
— Глупости, — обиделась Лера. — Вовсе я не кислая и реветь не собираюсь.
— Ну ладно, ладно, — примирительно произнесла Анна. — Не лезь в бутылку. Просто мне показалось, что ты чем-то расстроена. Извини, если ошиблась.
— Не ошиблась, — тихо проговорила Лера. — Дочку я в садике оставила. В первый раз.
— Сколько дочке?
— Пять, скоро шесть.
— У! — присвистнула Анна. — Здоровая, в школу уже пора. Чего волноваться, не малышка же?
— Для меня малышка. — Лера опустила голову.
Никому она не рассказывала о своей жизни и о том, что случилось с ней за последние полгода, ни одной живой душе, кроме заведующей детсадом, Веры Васильевны. И не собиралась рассказывать. До этого момента. Но сейчас вдруг Лера почувствовала, что не может больше молчать, копить в себе боль и обиду, гнев и отчаяние.
— Для меня малышка, — повторила она и сломала недокуренную сигарету. — Я из-за нее не работала все эти годы. Семимесячная она у меня родилась, болела долго.
…Машка родилась, когда Лера оканчивала последний курс мединститута. Девушку забрали в больницу прямо с экзамена, до срока, поставленного врачами, оставалось ровно два месяца.
Дочку Лера увидела лишь через три недели — все это время та лежала в кювете для недоношенных, и прогнозы были самые неблагоприятные. Чудом выжившего ребенка выписали наконец домой, и тут начался настоящий ад: аллергия шла за диспепсией, а за ними — бесконечные простуды.
Уколы, таблетки, ночные вызовы «скорой», больницы, где приходилось спать буквально на полу и мыть палаты, чтобы разрешили остаться с дочкой. За несколько месяцев Лера из очаровательной, розовой пампушечки превратилась в сухой, бесцветный скелет. Врачи, глядя на нее, разводили руками: мол, чего вы хотите, у ребенка глубокая недоношенность плюс стафилококк.
Госэкзамены молодая мама кое-как ухитрилась сдать, а о работе пришлось и думать забыть. Машка занимала всю Лерину жизнь без остатка. Кормления, укрепляющие ванны, массаж, прогулки по три часа в любую погоду — все это выполнялось неукоснительно и методично, строго следуя рекомендациям врачей, и не было такой силы в мире, которая заставила бы Леру отступиться, хотя бы на малую толику нарушить режим, пропустить какую-нибудь процедуру.
К трем годам Машка окрепла настолько, что почти сравнялась со сверстниками. О страшных болезнях прошедшего периода напоминали лишь худоба и бледность, а в целом она была даже более развитой, чем дети ее возраста.
Лере страстно хотелось выйти на работу. Вспоминалось счастливое время, когда она проходила практику в терапии. Все у нее тогда ладилось, все выходило, зав-отделением не мог нахвалиться на расторопную, толковую студентку. Муж, Илья, бывший однокурсник, уже несколько лет работал в госпитале, успешно делая карьеру, и вечерами, слушая его рассказы о работе.