Сивилла - читать онлайн книгу. Автор: Флора Рита Шрайбер cтр.№ 57

— Мы должны научить ее быть более осторожной, — сказала мать отцу. — Научить ее… обвинить ее… упросить ее… дотащить ее… снова и снова… и стихи готовы.

Уиллард согласился с тем, что следует научить дочь быть более осторожной. Сивилла, ничего не сказавшая доктору Куинонесу, ничего не сказала и отцу.

Другой инцидент, воспоминания о котором Сивилла оставила при себе, произошел в хранилище для пшеницы в один из дождливых дней, когда ей было четыре с половиной года. Хэтти отвела туда Сивиллу поиграть.

Когда Сивилла вместе с матерью взобралась по приставной лестнице из столярной мастерской Уилларда в хранилище, находившееся наверху, Хэтти сказала: «Я люблю тебя, Пегги». Потом мать сунула девочку в зерно и ушла, уперев лестницу в потолок.

Тонущая в зерне Сивилла чувствовала, что задыхается, и уже решила, что сейчас умрет. Некоторое время она вообще ничего не чувствовала.

— Ты здесь, Сивилла?

Она узнала голос отца. Потом Уиллард очутился рядом с ней в хранилище. Он наклонился, осторожно поднял и отнес вниз, в мастерскую, где их поджидала мать.

— Как Сивилла сумела забраться в хранилище? — спросил Уиллард жену. — Она могла захлебнуться в зерне.

— Должно быть, это сделал Флойд, — сымпровизировала Хэтти. — Он такой безобразник. Этот город стал бы чище без него. И церковь обошлась бы без него. Нужно будет избавиться от этого хулигана.

Уиллард пошел поговорить с Флойдом, а Сивилла и Хэтти вернулись в дом. Когда Уиллард вернулся, он сказал дочери и жене, что Флойд заявил: «Нет, я этого не делал. За кого вы меня принимаете?»

— Флойд лгун, — презрительно объявила ее мать.

Уиллард, не зная, кому верить, стал расспрашивать Сивиллу о том, как она попала в зернохранилище. Сивилла, перехватив взгляд матери, помалкивала.

— Мне не хочется, чтобы ты опять попала туда, — объяснил Уиллард дочери. — Хорошо, что из-за дождя я вернулся домой раньше. Хорошо, что я заглянул в мастерскую. Мне показалось, что лестница стоит как-то не так, и я поднялся наверх посмотреть, что там происходит.

Как Сивилла не рассказывала про крючок для застегивания башмаков и про бусы, так она не рассказала и про зернохранилище.

Ничего не рассказала Сивилла и в тот вечер, когда ей было всего два года и отец спросил: «Откуда у тебя синяк под глазом?» Сивилла отказалась говорить. Она не сказала отцу, что мать пнула ногой кубики, с которыми она играла, ударила ребенка в глаз и своими жесткими костяшками ткнула в рот, где как раз рос новый зуб.

Таковы были события, в своей совокупности формирующие бесконечную цепь издевательств, на которых строилась пыточная камера детства Сивиллы. Воспоминания о них вернулись и терзали Сивиллу в тот день, который так счастливо начался мечтами в аптеке.

Однако пробуждавшиеся воспоминания о пытках иногда можно было на время оставить. Поступив в первый класс, Сивилла полюбила школу, завела там друзей, и через несколько дней после возвращения в Уиллоу-Корнерс ее мать по окончании занятий отправилась с визитом в дом ее одноклассницы и подруги Лори Томпсон.

Мать Лори, открытая, добродушная женщина, встретила Лори и Сивиллу, как только они вошли в дом. Крепко обняв Лори и приветливо улыбнувшись Сивилле, миссис Томпсон провела детей в кухню. Там их ждали молоко и свежеиспеченный яблочный пирог.

В доме Томпсонов все было таким мирным и спокойным. Но семилетняя Сивилла была уверена, что, как только она уйдет, миссис Томпсон начнет творить с Лори ужасные вещи, которые творят все матери.

Предположение, что ее образ жизни является нормой, не улучшало ее положения и не уменьшало той бессильной, не находящей выражения ярости, которая пряталась в Сивилле с младенчества. Ярость вспыхивала, когда вместо материнской груди появлялся ненавистный жесткий резиновый наконечник клизмы и когда тюремщик игнорировал крики одиннадцатимесячной узницы, прикованной к креслу. Однако самая страшная ярость, накапливающаяся, но подавляемая, рождалась вместе с растущим пониманием того, что выхода, исхода из этой камеры пыток нет. Чем интенсивней становилась эта ярость, тем сильнее она подавлялась. Чем сильнее она подавлялась, тем сильнее становилось чувство собственного бессилия; чем сильнее было чувство бессилия, тем больше была ярость. Это был бесконечный цикл накапливания безысходного гнева.

Мать терзала и пугала Сивиллу, а Сивилла ничего не могла поделать. И что, наверное, еще хуже, Сивилла не осмеливалась позволить кому-нибудь другому сделать что-нибудь.

Сивилла любила свою бабушку, но та не вмешалась, когда мать сказала: «Бабушка, не садись рядом с Сивиллой. Она наказана». Бабушка не вмешалась, когда мать толкнула Сивиллу, спускавшуюся по лестнице. Бабушка спросила, что случилось, и мать ответила: «Ты же знаешь, какие дети неуклюжие. Она споткнулась на лестнице». Гнев, который Сивилла испытывала по отношению к бабушке, был сдержанным.

Отец тоже не вмешивался. Неужели он не понимал, что означают крючок для застегивания башмаков, вывихнутое плечо, поврежденная гортань, обожженная рука, бусина в носу, зернохранилище, синяки под глазами, распухшие губы? Нет, ее отец отказывался понимать все это.

Когда Сивилла плакала или когда шторы были подняты, мать всегда говорила: «А что, если кто-нибудь придет?» Поэтому подавляемый гнев распространялся и на соседей, которые никогда не приходили. На дедушку Дорсетта, который жил наверху и, казалось, понятия не имел о том, что происходило внизу. На доктора Куинонеса, который вновь и вновь отмечал, что у ребенка Дорсеттов случаются травмы, но не пытался выяснить причину этого явления. А позже Сивилла подавляла гнев на учителей, которые время от времени интересовались, все ли у нее в порядке, но не пытались ничего выяснить по-настоящему. Сивилла особенно любила Марту Брехт, учительницу седьмого класса, с которой можно было поговорить. Но и в этой учительнице Сивилла разочаровалась, так как та хотя, видимо, и сознавала, что мать у Сивиллы странная, а может быть, даже безумная, но тоже не вмешивалась. Эта сага имела свое продолжение в колледже, где даже мисс Апдайк, которая вроде бы многое понимала, приложила руку к тому, что Сивиллу отослали в дом пыток.

Разочарованная теми, кто не приходил спасти ее, Сивилла вместе с тем никогда не обвиняла исполнителя пыток. Виноваты были крючок для застегивания ботинок, наконечник клизмы и другие орудия пыток. Палач же, благодаря своему статусу матери, которую следовало не только беспрекословно слушаться, но также любить и почитать, был не виноват. Почти два десятилетия спустя, когда Хэтти, лежавшая на смертном одре в Канзас-Сити, заметила: «Мне, конечно, не стоило быть с тобой такой раздражительной, когда ты была ребенком», — Сивилле показалось грешным даже вспоминать об этой эвфемистической «раздражительности».

Чувства Сивиллы к матери всегда осложнялись тем, что поведение Хэтти было парадоксальным. Та же мать, которая терзала, оскорбляла и пытала свою дочь, могла любовно вырезать яркие картинки из журналов и приклеивать их к нижней части дверцы буфета, чтобы Сивилле было удобно разглядывать их. За завтраком та же мать могла положить на дно тарелки с кашей «сюрприз» — курагу, инжир, финик — лакомства, которые девочка особенно любила. Чтобы поощрить к еде Сивиллу, у которой был плохой аппетит, мать затевала игру: предлагала Сивилле угадать, что находится на дне тарелки, а потом съесть все дочиста и выяснить, правильно ли она угадала. Хэтти позаботилась о том, чтобы купить ребенку тарелки, украшенные картинками, столовый прибор, на котором были выгравированы инициалы Сивиллы, и стул, более высокий, чем остальные стулья. В доме было полным-полно игрушек и сколько угодно хорошей еды, за которую, как говорила Хэтти, голодающие дети Китая отдали бы все, что имеют.