Из Лены попытались сделать «звезду» в самом пошлом смысле
слова: пиар-служба издательства настаивала на ее интервью крупным журналам,
предлагала писательнице участвовать в телевизионных проектах, убеждала ее
согласиться вести колонку в еженедельной газете «для избранных». На нее
сыпались выражения «медиаперсона», «подогреть интерес прессы», «засветиться на
мероприятии»… Но во всей суматохе, поднявшейся вокруг нее, Лена оставалась едва
ли не единственным человеком, не охваченным ажиотажем по закреплению на
литературном небосводе своей «звезды».
Она отмахивалась от любых интервью, не пересказывала
журналистам сплетни и не соглашалась комментировать последние решения
президента. Попытки заставить ее танцевать джигу на брусьях («Проект главного
телеканала! Самые известные люди!») не вызывали у Лены ничего, кроме смеха.
Оказалось, что ее мало занимало то, что происходит вокруг нее в связи с
возросшей популярностью: она была так погружена в свою работу, что не
интересовалась почти ничем, что не имело к этому отношения.
Возможность возрождать на бумаге события и людей,
существовавших только в ее воображении, завораживала Лену, как ребенка,
вертящего перед глазами калейдоскоп. Поворот – и красочные стекляшки сложились
в чарующе красивую картину, поворот – рассыпались, снова сложились, уже
по-другому. Она наблюдала за людьми, подглядывала, подслушивала, ощущая себя
лазутчиком в чужой стране, который должен принести главнокомандующему как можно
больше сведений о противнике – любых, чего бы они ни касались. Ее страной
теперь стали книги, и это было счастьем. Она сбегала в мир, куда никому не было
доступа, кроме нее самой, и чувствовала себя свободной от всех, в том числе и
от матери.
У Ольги Сергеевны появился новый смысл в жизни – она
вплотную занялась делами дочери. Здесь ее удушающая опека оказалась уместной:
Лена ничего не понимала ни в контрактах, ни в расчетах с издательством, и
вмешательство матери помогло ей избежать многих ошибок. Со свойственной ей
властностью и незыблемой уверенностью в своей правоте Дубровина-старшая
диктовала дочери, что говорить на встречах с издателями, как вести себя с
читателями, какие автографы ставить на книгах.
– Боже тебя упаси писать: «Желаю счастья и здоровья!» –
учила она. – Писатель должен быть умным и авторитетным, он не может
позволять себе банальностей!
Видя по лицу дочери, что ее поучения тщетны, Ольга Сергеевна
составила список подходящих, по ее мнению, афоризмов, которые Лена должна была
оставлять читателям, жаждущим автографов. Ее любимой цитатой стала: «В
сущности, мир существует лишь для того, чтобы могла появиться еще одна
прекрасная книга» из Стефана Малларме. К счастью для Лены, стеснявшейся
подписывать свои книги столь нескромным высказыванием, встречи с читателями
случались нечасто, и слова Малларме применялись намного реже, чем хотелось бы
Ольге Сергеевне.
Закончив с технической стороной, Дубровина-старшая
обратилась к творческой и сделала несколько замечаний, касающихся характеров
персонажей последней книги и развития сюжета. Она показала Лене, что именно
следует исправить, и даже предложила свою помощь.
Но здесь ее ожидал неприятный сюрприз. Лена категорически
отказалась править что-либо в своих книгах и проявила такую неуступчивость,
какой Ольга Сергеевна прежде и не подозревала в дочери.
– Но ты же правишь текст, когда согласовываешь его с
редактором! – воззвала она к ее логике.
– С редактором – да. А с тобой – не буду, –
отрезала Лена. – К тому же редакторская правка касается только стилистики,
а ты хочешь, чтобы я переписала заново всю героиню. Я этого не сделаю.
Пораженная до глубины души фактом и формой отказа, Ольга
Сергеевна пыталась надавить на дочь, взывала к ее совести и убеждала, что
желает ей только добра… Лена замкнулась, помрачнела, но на мамины уговоры так и
не поддалась. Тогда Дубровина-старшая применила тяжелую артиллерию.
– Ты не доверяешь моему профессиональному чутью, –
с горечью сказала она дочери. – Я преподаю русскую литературу тридцать
лет, а ты не хочешь даже чуть-чуть прислушаться к моему мнению. Прости, Лена, я
от тебя такого не ожидала. От любого другого человека – быть может, но понять,
что собственная дочь тебя в грош не ставит…
– Мама… – растерянно возразила Лена, – что
ты! При чем здесь недоверие…
Но Ольга Сергеевна уже не слушала. Смахнув выкатившуюся из
глаза слезу, она одним жестом отмела все возражения дочери и ушла в свою
комнату. На робкие Ленины попытки примириться Ольга Сергеевна отвечала
молчанием, и Лена поняла, что мать обиделась на нее всерьез.
Ссору Лена переносила тяжело. Наблюдая за дочерью со
стороны, мать видела, что управлять ею не сложнее, чем подростком, а в чем-то
даже и легче: Лена так сильно зависела от Ольги Сергеевны, от ее одобрения, от
внимания, что чувствовать себя виноватой в ссоре было для нее нестерпимо.
«Хорошая девочка, – с сочувствием думала Ольга Сергеевна, видя, что дочь
страдает, раз за разом пытаясь помириться и снова получая отказ. – Но
лучше провести лечение сейчас, пусть даже такое жестокое, чем позволить, чтобы
она закоснела в своем творческом самолюбии».
Молчание продолжалось почти неделю, а затем Ольге Сергеевне
позвонили из издательства. Редактор осторожно рассказал, что Лена не сдала
рукопись, которую должна была закончить пару дней назад, и на все вопросы
отвечает, что не в силах сейчас завершить работу. Не знает ли уважаемая Ольга
Сергеевна, что происходит с ее дочерью?
И тут она неожиданно поняла, в какой хрупкий мир вторгается.
Первый раз в жизни Ольга Сергеевна не смогла настоять на своем в отношениях с
Леной, и это было невыносимо. Промучившись сутки, Ольга Сергеевна спасовала и
первая пошла на примирение. Больше разговоров об исправлении текстов в соответствии
со своими вкусами она не заводила.
Лена благополучно закончила книгу, начала писать следующую…
А затем вдруг остановилась.
Контракт с издательством был разорван. Ошеломленному
главному редактору Дубровина сообщила, что больше писать не будет. «Не можете?»
– уточнил он. «Не буду», – был ответ.
Издательство обратилось за разъяснениями к Ольге Сергеевне,
но та твердила одно: «Пусть моя дочь решает сама – лишь она знает, что для нее
лучше». И после нескольких безрезультатных бесед от нее отступились.
Журналисты строили предположения о том, чем вызвано решение
популярного автора. В интернете создалось сообщество поклонников творчества
Елены Дубровиной, обещавших выдать денежный приз тому, кто назовет истинную
причину молчания писательницы и предоставит доказательства своей правоты.
«Исписалась», «осознала свою бездарность», «решила временно остановиться»…
Дубровина не подтверждала и не опровергала ни одного из этих мнений. Однако
любители ее творчества сомневались: по последним книгам нельзя было сделать вывод
о том, что Дубровиной, как утверждали недоброжелатели, «больше нечего сказать
своему читателю». Напротив – она писала лучше, чем прежде, увлекательнее, но в
то же время не становясь поверхностной.