– А вот и я, – стремительно ворвался в палату анестезиолог, сбивая голубя открывшейся дверью. – Ты еще не соскучилась?
Ошарашенный неожиданной расправой голубь отчаянно замахал крыльями и вылетел вон.
– Видимо, мало тебе одной беды, так жди другую, – пробормотал врач, задумчиво глядя на Соню.
– Вы что-то сказали?
– Просто мысли вслух. Вот, принес тебе кое-что. Прими, пока от боли не загнулась, – и он протянул ей таблетку. – Без воды. Тебе нельзя.
Соня сунула таблетку в рот и попыталась проглотить, но та застряла у нее где-то посередине горла, начав растворяться и обжигая едкой горечью.
– Ну что – действует? – нетерпеливо спросил врач. – А теперь встань и подойди к окну.
– Я не могу даже пошевелиться от боли.
– Ну же, вставай! Так надо!
Он помог ей подняться. Соня, превозмогая раздирающую ее в клочья боль, держась одной дрожащей рукой за спинки кроватей, другой за живот, на котором, казалось, сейчас разойдутся швы, еле дотащила безвольное измученное тело до окна.
– А теперь посмотри вниз, – довольно улыбнулся врач. – Что видишь?
Соня выглянула в окно и увидела там, внизу, мужа. Веселого, жизнерадостного, словно вернувшегося с приятной вечеринки. Ни тени волнения, сопереживания, ни единого намека на случившееся. Да еще с букетом цветов!
С чем Федор поздравлял жену – с потерей ребенка? Как же так?! Неужели он не понимает ее страданий? Действительно не понимает. И никогда не поймет. Потому что у него уже есть ребенок.
– Помаши ему. И не спрашивай зачем. Так надо! – приказал врач.
Соня, пораженная увиденным, казалось, совсем утратила способность действовать осознанно. Сейчас она как заведенная на ключик механическая кукла. И будет двигаться, пока не кончится завод. Она подняла руку и помахала мужу. Сквозь пелену набегающих слез увидела, как тот радостно поднял букет, затем другой рукой изобразил кольцо из большого и указательного пальцев, что означало «окей».
Вот только чей это жест? Если американский, то «все в порядке, ты молодец, хорошо держишься, умница». Если французский или бельгийский, это уже оскорбление – «ты ноль, ничтожество».
Учитывая непростой характер Федора, можно с большой долей вероятности предположить, что он использовал оба значения жеста, по принципу «два пишем, два на ум кладем». Да, она ничтожество, потому что снова не смогла выносить ребенка. Потому что снова оказалась несостоятельной в самом главном предназначении женщины. Соня – никто, полнейший ноль, не достойный даже сочувствия. Но она же и молодец: хорошо держится, даже по палате уже скачет, значит, не очень-то и переживает. А может, – хотя Федор, скорее всего, в этом никогда не сознается, – и вовсе теперь избавится от мыслей снова забеременеть.
Соня шагнула от окна и потеряла сознание. Она не видела, как врач приветственно помахал ее мужу, подтверждая, что с его женой все в порядке, затем поднял Соню и перетащил на кровать.
– Вот и ладненько, – услышала она, приходя в сознание. – Теперь твой муж будет думать, что ты в полном порядке: операцию перенесла прекрасно, даже уже ходишь.
– Зачем вам это? Что-то вроде мужской солидарности?
– Почему же «что-то вроде»? Это и есть мужская солидарность. Нас беречь надо! Это вас, баб, немерено. А вот нас, нормальных мужиков, не так уж и много, чтобы разбрасываться и нервы нам выматывать.
В палате, кроме них, никого не было, но прежде чем продолжить говорить, врач воровато оглянулся и наклонился ближе к Соне, обдав ее запахом спиртного:
– Я ведь думаю о твоей семье. Ты бы поосторожнее была с мужем своим. Не ровен час, уведут. Приглядывай за ним. Я специально погнал тебя к окну, хоть это и не положено. Мужики – чтоб ты знала – не любят больных жен. Как увидят, что они квелые, тут же начинают им замену искать, поздоровее да помоложе. Потому как мужик в любом возрасте цену высокую имеет. – Врач снова боязливо огляделся и зашептал Соне в самое ухо: – Хочу тебя вот еще о чем предупредить: вокруг тебя затевается какая-то возня.
– Я не понимаю.
– А тебе и не надо понимать. Просто будь осторожнее и не верь тому, что видишь.
В коридоре послышались голоса, и он быстро отскочил от кровати. Тут же дверь распахнулась, и в палату вплыла дородная роскошная волоокая женщина в белоснежном хорошо подогнанном халате в окружении свиты врачей и медсестер.
– Сергей Денисович? А ты здесь что забыл? – обратилась она к оробевшему доктору.
– Имею полное на это право, Стелла Петровна, – расхрабрился врач. – Я, как-никак, врач-анестезиолог и должен…
– Вот именно – «как-никак»! – оборвала она его на полуслове.
– Но я выполняю, так сказать, свой священный долг.
– Тут и без тебя есть кому присмотреть за пациенткой. К себе иди. Сейчас и до тебя очередь дойдет. Давно уже с тобой надо разобраться, – с угрозой в голосе произнесла Стелла Петровна и так сверкнула на врача карими глазами, что тот пулей вылетел из палаты, оставив после себя легкий аромат парфюма, коньяка и ужасно дорогих сигар: именно так должен пахнуть, как он считал, настоящий мужчина.
– Хорош работничек, с утра уже бельма залил, – возмутилась Стелла Петровна. – И с кем только приходится работать!
Она снисходительно посмотрела на Соню.
– Но ты не переживай, детка, для тебя теперь все позади. Главное – жива осталась. Ох и намучилась я с тобой. Вот подлечишься с годик-другой, а там снова забеременеешь. Только уж в следующий раз никаких волнений – на весь срок беременности ко мне приходи, здесь отлежишься. Тебе сейчас тридцать? Лет шесть-семь в запасе у тебя есть. Теперь спи. Вставать можно будет только завтра утром. А то и послезавтра, там посмотрим. Если что надо, зови медсестру или нянечку… Да, кстати, муж твой заходил.
У Стеллы Петровны от приятных воспоминаний о роскошном импозантном мужчине даже заблестели глаза и порозовели щеки.
– Такой внимательный, обходительный – настоящий джентльмен. – Она с недоумением уставилась на Соню, словно не могла себе представить их парой. – Волнуется за тебя. Спрашивал, какие медикаменты купить. Так я его успокоила: сказала, что у нас есть все необходимое.
– Почему мне так больно?
Соня чувствовала, как боль с новой силой ворвалась в нее, круша все преграды, перехватывая дыхание, раздирая бедное тело на куски. Реагировать хоть как-то на происходящее вокруг не осталось сил.
– Тебе сейчас помогут, потерпи. Галя, сделай обезболивающее, – обратилась Стелла Петровна к медсестре, направляясь к выходу.
Палата опустела. Стараясь не закричать от боли, Соня стиснула зубы. Вернулась медсестра и, заменив на ее животе прогревшуюся солнцем грелку на ледяную, безмолвно удалилась. Соня старалась не думать ни о чем, считая секунды и терпеливо ожидая обещанного укола. Но время шло, а медсестра словно сквозь землю провалилась.