Меч Эроса - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 17

Потом, уже добравшись до своего жилища и приведя себя в порядок, Панталеон попытался снова наведаться к Мильтеаду и напомнить о долге его отца, однако тот лишь руками развел:

– Покажи мне хоть какую-нибудь расписку! Хоть стертую восковую табличку!

– Да ведь ты ее видел! – воскликнул Панталеон.

– Но теперь-то не вижу, – развел руками Мильтеад – и разговор на этом закончился.

Панталеон ушел восвояси, но краем глаза успел заметить лукавую улыбку, мелькнувшую на устах Мильтеада. А когда он попытался придти к Радоклее с расспросами, та подняла страшный крик, уверяя, что видит его впервые, и не понимает, о чем он вообще говорит.

«Да ведь все это было подстроено! Они меня просто-напросто заманили в ловушку и ограбили!» – мелькнула наконец догадка, которая взбесила его почти до потери разума.

Но что было делать? Если бы найти эту шлюху Кору с ее пособником… Панталеон знал, что не изведает покоя до тех пор, пока не отомстит.

Но по силам ли ему это?! Воспоминание о том, как Атамус стискивал его горло, наполняло сердце Панталеона несказанным ужасом. И все же он лелеял надежду, что представится какой-нибудь счастливый случай – и он сведет счеты с теми, кто его так страшно оскорбил, а главное – ограбил.

Пирей

– У тебя такой унылый вид, Алкивиад… Можно подумать, ты не рад вернуться в Афины! – проговорил Анит, сын Антемиона, с беспокойством вглядываясь в лицо своего друга, и, как бывало всегда, сердце его дрогнуло от любви к этому высокому, красивому, великолепно одетому человеку.

Необыкновенному человеку!

Эта любовь длилась уже два десятка лет, начавшись в ту пору, когда они были еще длинноволосыми мальчиками и вместе учились в гимнасии. Уже тогда Алкивиад был окружен поклонением – отчасти из-за своей невероятной красоты, отчасти из-за необыкновенно веселого нрава, отчасти из-за того, что отец его, Клиний Евпатрид, был весьма влиятельным человеком в Афинах. Но скоро стало ясно: будь Алкивиад даже сыном горшечника или пекаря, за ним все равно гонялись бы и мужчины, и женщины, искали бы его общества и расположения, а главное – любви.

Анит вспомнил, как сокрушался Алкивиад, когда вступил в возраст эфеба ^[36] и был вынужден, по обычаю, постричься! Он завидовал мальчикам и взрослым мужчинам, которым разрешалось носить длинные волосы. Алкивиад опасался, что стрижка повредит его красоте, однако вьющиеся от природы короткие кудри, которые столь изысканно обрамляли его точеное лицо, привлекли к нему еще больше поклонников и поклонниц. С кем его только ни сравнивали! И с Адонисом, и с Аполлоном, и с Дионисом… да, этот шаловливый бог, несомненно, ему покровительствовал, ибо даже незрелым юнцом Алкивиад умел выпить невероятное количество вина, почти не пьянея, а только возвеселяясь умом и становясь гораздым на самые изощренные проказы.

Потом Алкивиад и Анит вместе обучались у великого Сократа на его занятиях по майевтике и диалектике. К сожалению, в ту пору Анит был слишком порабощен своей страстью к другу, поэтому все рассуждения Сократа о том, что человек должен найти в самом себе ответы на те вопросы, которые задает ему внутренний мир (в этом состояла суть майевтики), и дать им разумные объяснения, установив свою связь с внешним миром (этому учила диалектика), – свистели мимо его ушей, словно вражеские стрелы. Вот именно вражеские, ибо они отвлекали его внимание от Алкивиада!

К слову сказать, Алкивиад тоже не отличался прилежанием… однако это не мешало самому Сократу взирать на него такими глазами, что сразу было видно: сердце этого человека пронзено не стрелой Эроса, а его обоюдоострым мечом! Между прочим, именно Сократ посоветовал своему неотразимому ученику взять Эроса с мечом как эмблему ^[37] для своих карфит, а потом и для оружия и щита, ибо Эрос, этот своевольный бог, несомненно, и сам неравнодушен к Алкивиаду!

Анит помнил, что Алкивиад, услышав этот совет, небрежно пожал плечами:

– Эрос? Эрос неравнодушен ко мне? Ах, Сократ, ты мне льстишь! Он поражает сердца любовью, а ведь меня очень многие ненавидят. И даже иные из тех, кто раньше любил меня, теперь говорят обо мне гадкие вещи и норовят подстроить разные пакости.

– Ну что же, любовь очень часто переходит в ненависть, – кивнул Сократ. – Это случается, когда слишком сильная страсть поражает человеческое сердце, и оно не может справиться с той болью, которую порой приносит любовь. Это напоминает мучительную боль от опасной раны… И, чтобы вылечить свое сердце, человек начинает ненавидеть того, кто эту рану ему нанес. Тебя всегда будут любить и ненавидеть. Беда в том, что ты очень уж отличаешься от людей обычных. Ты не такой, как все, а этого охлос ^[38] не прощает.

– Охлос? – усмехнулся Алкививад. – Следуя твоим словам, меня будут обожать только аристократы, ^[39] а ведь именно среди них у меня больше всего врагов. А вот простонародье меня любит и даже готово целовать полы моего гиматия.

– Твоего небрежно влачащегося по земле пурпурного гиматия… – повторил, как завороженный, Сократ, и вдруг чувства его настолько ясно отразились на его лице, что окружающим стало неловко видеть своего наставника в приступе этой безнадежной (ибо всякое чувство к Алкивиаду было безнадежным и безответным – он мог любить лишь себя, единственного, а другим лишь позволял – или не позволял обожать себя!).

Впрочем, Сократ тотчас спохватился и с прежним наставительным видом проговорил:

– В человеке часто уживаются два существа. Аристократ способен совершать гнусности, за которые его раба побили бы палками или даже распяли на городской стене, а раб, напротив, способен на высокие чувства. Говоря о тех, кто ненавидит тебя, я говорил именно о тех аристократах, которые так лишь называются, в то время как в их натурах преобладает охлос.

Во время этой беседы Анит не был способен ни на что, кроме как раболепно взирать на свое божество и восторженно думать о том, что да, Сократ прав в главном: Алкивиад – существо особенно, он не такой, как все! Взять хотя бы уроки игры на аулосе, которые в гимнасии считались обязательными для всех. Алкивиад же отказался обучаться этому мастерству как занятию презренному, недостойному свободного человека.

– Плектрон ^[40] и лира нисколько не искажают черт лица и не портят его красоту, – говорил Алкивиад, – а у того, кто дует в аулос, искажаются не только губы, но и все лицо. Человек делается неузнаваемым и даже уродливым. Кроме того, играя на лире, можно одновременно и петь; аулос же так закрывает рот, что не дает возможности ни петь, ни говорить. Пусть играют на аулосе, – продолжал Алкивиад, – дети фиванцев, так как они не умеют вести беседу. Мы же, афиняне, произошли от Афины и Аполлона; Афина правда, изобрела аулос, но бросила его, как негодный инструмент, а Аполлон даже содрал кожу с аулетиста!