Дело о гибели Российской империи - читать онлайн книгу. Автор: Николай Карабчевский cтр.№ 7

Едва начинало смеркаться и дорога еще не пылила, как стали зажигаться сальные «плошки» вдоль всего моста и спуска к нему, на вершине которого, т. е. при въезде в самый город, в центре триумфальной арки из зелени и флагов, вдруг засветился царский вензель, увешанный разными цветными фонариками.

Наконец что-то совсем фантастическое привиделось нам вдали, на дороге. Среди облака светящейся пыли двигались и прыгали отдельные яркие огоньки, и само движущееся облако казалось волшебным сиянием. Раньше впереди, едва приметно, мелькнула пролетка полицеймейстера, на которой он, стоя, держась за плечо кучера, повернутый лицом назад, мчался во всю прыть. За ним едва поспевало двое казаков верхами. Дальше трудно было понять и разглядеть, кто ехал еще впереди, но царский крытый дормез, запряженный шестериком, с форейтором впереди, сразу можно было различить, так как он был окружен группою мчавшихся по его бокам всадников с зажженными факелами в руках.

Как только кортеж стал приближаться к мосту, послышалось сразу сплошное гудение несметного количества голосов. В городских церквах зазвонили в колокола. Крики «ура», нарастая издали, все усиливались и усиливались, захватывая все груди, все сердца.

Мы тоже стали кричать «ура», я в особенности усердствовал, не закрывая рта, хотя нашего «ура» не мог слышать Государь, так как его дормез и весь царский кортеж помчали не по бульварной, а по адмиралтейской улице, а мимо нас проехало только несколько отсталых, открытых тарантасов, с царской прислугой и багажом, на запотелых, едва переводивших дух почтовых лошадях.

Помнится, что мы еще всей компанией направились ко дворцу и, благодаря тому что нас знала полиция, подходили к самому дворцу, проникнув за его ограду. Но в нижних, полуподвальных окнах его разглядели только суетливо мелькавшую прислугу, в числе которой были уже, в белых куртках и колпаках, и повара…

Государь пробыл три дня в Николаеве. Был спуск нового парового судна, осмотр адмиралтейства и флотских казарм, обсерватории, штурманского училища и вновь выстроенных «инвалидных домиков» вдоль одной из дорог «Лесков», для севастопольских увечных героев, и т. д.

Был большой смотр войскам на лагерном поле и два парадных бала, один в Морском собрании, в прекрасном мраморном зале для вечеров, другой – в помещении Купеческого собрания, от херсонского дворянства, куда было приглашено и именитое городское купечество.

Нас на бабушкиных лошадях повезли только на смотр войск, но за пылью не только царя, но и вообще что бы то ни было трудно было разглядеть. Надо сказать, что «нового царя» бабушка не так почитала, как недавно умершего, по которому очень долго носила траур.

Уезжал Государь на военном пароходе «Тигр», кажется, через Одессу в Севастополь. Пароход должен был отвалить в Спасске не от той пристани, где приставали коммерческие пароходы, а от пристани, нарочито сооруженной на Стрелке, расцвеченной флагами. Командовал «Тигром» мамин знакомый, капитан Шмидт, и мы с мамой стояли очень удобно на самой пристани, рядом с его красавицей-женой, Юлией Михайловной. Тут было много разряженных дам, некоторые, как наша мама, были со своей детворой. У нас, да и почти у всех стоявших на пристани, были в руках букеты цветов, перевязанные трехцветными ленточками.

Стройный красавец, выше всех его окружавших больше чем на полголовы, Государь шел ровно, медленно, отвечая на все приветствия. Мы бросали к его ногам букеты, бывшие у нас в руках, когда он шел по пристани, а он, словно в такт покачивая во все стороны головой, ласково картавил какую-то благодарность. Я ясно слышал только слова «милые дети», а что дальше еще на ходу он говорил – от меня ускользнуло.

В общем, как говорили, Государь остался доволен своим пребыванием в Николаеве и был все время в отличном расположении духа. Адмирал Глазенап и полицеймейстер Карабчевский удостоились Высочайшей благодарности, чуть ли не наград за образцовый порядок в городе.

* * *

Через какое-то время после приезда Государя нам с сестрой случилось заболеть корью.

Это было первым моим серьезным заболеванием, потому что начиная с сознательного возраста я не помнил никакой, более или менее длительной или серьезной своей болезни. Единственное, еще при Марфе Мартемьяновне, когда мы не обедали за общим столом, мне случалось «обкушиваться», и нередко. Тогда по дороге из Морского госпиталя заезжал к нам престарелый Никита Никитич Мазюкевич, женатый на родной сестре покойного моего отца, Александре Михайловне.

Я уже знал заранее, что именно пропишет добрейший Никита Никитич, после того как постукает мой живот и я высуну и покажу ему свой язык: очень противную сладковатую, бурого цвета микстуру – «бурду», как окрестила ее сестра Ольга.

После трехдневной диеты на молочной кашке или бульоне наступал блаженный миг, когда сама мама приносила специально для меня, «выздоравливающего», пухленькую котлетку вкуса изумительного. Это всегда знаменовало полное мое выздоровление, и на следующий день я уже бегал «как встрепанный».

Когда умер Никита Никитич Мазюкевич, его сменил, в качестве домашнего врача, Антон Доминикович Миштольд, и мои заболевания стали еще более редки, хотя раз, помнится, мне почему-то ставили за ушами пиявки, для чего приходил «армянский человек», Иван Федорович, некогда мой беспощадный «стригун-цирюльник».

Когда мы с сестрой только что заболели корью, мама очень встревожилась, боясь осложнений. Но «Доминикич» ее успокоил.

Болезнь протекла правильно, без малейших осложнений, и у меня об этом времени, как и вообще обо всех моих заболеваниях, сохранилось самое отрадное, а на этот раз почему-то и очень яркое воспоминание. «Сидеть в карантине», т. е. никуда не выходить из комнат, нам пришлось долго, но это не только не было для нас лишением, но, наоборот, казалось самым светлым оазисом и без того счастливого детства.

Мама и mademoiselle Сlotilde, оставившая на это время свои уроки в городе, были неотступно с нами, став буквально нашими пленницами.

Никто из родственников и знакомых, боясь заразы, к нам не ходил, мама тоже никуда не выезжала. Дядю Всеволода мама также в дом не впускала, опасаясь, чтобы не заболела Нелли. Он должен был довольствоваться тем, что раза два в день видел нас «через окно», подходя к окнам наших спален, которые выходили в сад.

Никто из сверстников и «кузин» к нам не приходил, так что играть, бегать с нами и вообще всячески развлекать нас лежало на исключительной обязанности мамы и mademoiselle Clotilde, а иногда к нам присоединялась Матреша, по-прежнему состоявшая нашей горничной.

В сумерки игра в прятки возобновлялась ежедневно, и хотя мы с сестрой и Матрешей прятались почти все в те же места, нас находили не сразу, приходилось «аукать». Прятали также мамино кольцо или наперсток, а спрятавший говорил: «горячо, холодно, горячо, холодно», и спрятанную вещь наконец находили.

Когда же зажигали огни, наступало полное блаженство. Мама усаживалась в кресло и вышивала «a l’anglaise» или «en Richelieu», a mademoiselle Clotilde садилась посредине дивана, под лампу, раскрывала книжку и громко читала нам. Так мы прослушали «Athala», «Paul et Virginie» и многое другое.