— О, да у тебя, смотрю, отношения, — смеюсь. — Водишь владельца казино на свидания?
— Заткнись, — закатывает глаза.
— На, держи, — протягиваю ему деньги, пытаясь определить, не перегнула ли палку своим замечанием. Капранов очень плохо на меня влияет.
Холод пробирается под шапку через недосушенные волосы на затылке, и ветер, кажется, находит каждую капельку воды, распластанную одеждой по коже, но мы идем, и — совсем как в детстве — жадно кусаем холодное лакомство. Мы никогда не любили ни брикеты, ни эскимо, ни вычурные торты-мороженое. Есть некая романтика в том, что самый близкий вам по духу и взглядам человек воспитан в той же семье и теми же родителями. Ему не надо объяснять, почему сгущенку нужно есть ночью на кухне в темноте вдвоем из одной банки. Или почему здание на этой самой улице вызывает неконтролируемое отвращение, заставляющее тебя искать обходной маршрут. Он просто… знает. И это годами взращиваемое понимание с полуслова заставляет меня решиться на шаг, который я не могу объяснить логически даже самой себе.
— Я хочу тебе кое о чем рассказать, Ян. До того, как мы встретимся с родителями.
Он продолжает невозмутимо жевать мороженое и упорно смотрит вперед, но настроение уже поменялось, напряжение разлилось в воздухе. Это тоже выросло с нами. Понимание, что спокойствие — не более чем мираж.
— Я вписала тебя в бумаги в качестве доверенного лица. Я еще не приняла решение по поводу реанимационных мер, но, если вдруг такое случится, не позволяй мне стать овощем. Это не сделает лучше никому. Иллюзия неокоченности нам ни к чему, согласен?
— Я тебя понял, — говорит и откусывает новый кусок лакомства.
Ян изумительный. Он совершенно не умеет выражать собственные эмоции, что, в общем-то, для парня не так уж и удивительно, но я знаю, что к настоящим чувствам это не имеет никакого отношения. Той ночью, заставившей нас с родителями принять решение разъехаться, когда стены тряслись от криков (в основном, моих), он сидел на лестнице до самого утра, а потом просто помогал мне собирать чемоданы. Ничего не сказал. Мы были неправы. Мы все. В стремлении сделать как лучше разучились слушать друг друга, и только молчаливая поддержка Яна спасла ситуацию и наши отношения. Поэтому я боюсь говорить маме и папе о своей болезни. Я люблю их. Они важны для меня. Но нужно рассуждать здраво, как врач, а мамины слезы вызовут в теле буйство гормонов — предателя-окситоцина (отвечает за доверие) и его нежного сообщника вазопрессина (отвечает за привязанность). И как в таких условиях сохранить хирургическую объективность? У меня всегда было слишком много врачей, которые являлись в первую очередь вовсе не врачами. Я сама, родители, у которых были способы давления на докторов (от денег до многолетней дружбы), и человек, который не только резал меня раз за разом, но также дарил наборы скальпелей и хирургические микроскопы, учивший меня вязать узелки на проленовых нитях, читать рентген-снимки и показатели эхокардиограмм. Я думала о том, чтобы сменить хирурга, но не смогла. Уволить человека, который стараниями отца положил жизнь на изучение именно моей болезни сердца? Дьявол. Почему все не может быть хоть капельку проще? Почему?
Как только мы доезжаем до дома, Ян вытаскивает на лестницу док-станцию и врубает на полную громкость Imagine Dragons — Shots. А потом вместо того чтобы убираться начинает прыгать по моей квартире, держа щетку для подметания на манер микрофона. Первые десять минут зацикленной песни я пытаюсь делать вид, что являюсь серьезной старшей сестрой, но заканчивается тем, что мы носимся по квартире, как мультяшные мартышки, оскальзываясь на натертом паркете, врезаясь в мебель и устраивая больший беспорядок, чем был изначально. И успокаиваемся только к тому моменту, когда нужно заказывать еду: садимся на пол и начинаем перебирать брошюры ресторанов.
— Нас много. Можно заказать все, — пожимает плечами Ян.
О да, таков девиз моего ненаглядного братца. Почему бы нет, если можно. И в результате, он каждый раз оказывается с нулевым балансом на карте, в разбитой машине или с фингалом под глазом. Хотя нет, обычно все три пункта сразу… Тем не менее я убеждена, что такие непоседливые и непосредственные люди миру просто необходимы. Они вызывают желание подражать их жизнелюбию.
— Нет, мы закажем тайскую кухню, — бормочу.
— Тайскую Ви не ест.
— Ах да, забыла…
Виолетта — моя двоюродная сестра и полноценный член семьи. Несмотря на то, что наши родители не очень-то ладят, деду удалось невозможное: минуя детей, подружить внуков, забирая всех к себе чуть ли не каждые выходные. В итоге мы стали по-настоящему близки, и Ви мне как сестра и лучшая подруга в одном флаконе. Хотя, надо признать, ладить с ней — вторая работа.
— Тогда пусть она и покупает. Кому как не пиар-менеджеру знать все злачные местечки?
— Вас понял, — говорит Ян и хватается за телефон.
Ви не отказывает, конечно нет — стоит польстить, и она вся твоя. Яну удалось умаслить кузину наславу: она привозит столько еды, что не в состоянии унести одна, и заставляет нас спуститься, чтобы помочь поднять коробки.
— Так, ценные рекомендации, — не перестает декламировать весьма деспотичная Виолетка, завязывая фартук поверх снежно-белого платья. — Сегодня едим французское. Салаты, сыры, утка в яблоках. Но хлеб я купила в итальянском ресторане… Осталось только разложить все по тарелкам и заправить соусами. — Она смотрит на нас, а мы стоим как два солдата по стойке смирно. — Как Карине удалось вырастить совершенно беспомощных детей? — вздыхает кузина и без стеснения лезет в нижний ящик гарнитура за скатертью. — Янчик, хоть вино, что ли, открой. Оно во втором пакете. Только бери белое. Красное родителям оставь.
Пока Ви суетливо, но очень профессионально накрывает на стол, параллельно рассуждая о новом ресторане, в который не пробиться, я киваю, размешиваю салат и думаю исключительно о пациенте. Если бы было можно, я бы ему позвонила, но ничего не выйдет, ведь никто, кроме меня, носиться по больнице, размахивая телефонной трубкой, не станет. Сегодня должны снять гипс и, возможно, растяжки. Не все, но руку точно. А я не пришла. Выходной, конечно, дела и все такое, но ему, должно быть, ужасно одиноко.
— Ты где? — фыркает Ви, встряхивая гривой от природы светлых волос.
— У меня пациент, на которого упало здание…
— Кстати, как продвигается расследование?
— Не знаю, честно говоря, не до этого.
— Они должны получить очень немало после такого.
— Получат, уверяю тебя. За них есть кому вступиться. Об этом уже вовсю заботятся.
— И правильно делают.
Может быть, я зря плохо думаю о Харитоновых? Ви, например, полностью солидарна. В этот миг раздается звонок, и я иду встречать остальную часть нашей компании. Невысокая, всегда яркая мама, которая выглядит скорее как моя подружка, папа — высокий мужчина с седыми висками, чье лицо я вижу каждый день в зеркале, и Адриан — близнец Яна (добрый близнец, как мы зовем его в шутку). Этих парней нельзя как различить, так и перепутать — настолько они похожи внешне и противоположны по характеру. Три минуты объятий и поцелуев, по истечению которых папа меня приватизирует в личное пользование, не переставая внимательно расспрашивать и анализировать на манер прирожденного адвоката, а мама, как настоящая мама, переключается на помощь Ви, и толку от ее помощи, надо заметить, в тысячу раз больше. С приходом всех этих людей моя квартира, обычно тихая и пустая, наполняется гвалтом и весельем. И у меня внутри все переворачивается, потому что я знаю, что несколько фраз — и это все уйдет в небытие, сменившись осознанием близости непоправимого. Мы так долго жили в страхе и так счастливы были не думать о грядущем, терять последние минутки совсем не хочется.