Мечта о Просвещении - читать онлайн книгу. Автор: Энтони Готтлиб cтр.№ 79

(На самом деле Юм утверждал, что его аргументация применима и к рассказам о пророчествах.)

В конце своего «Исследования» Юм рассмотрел некоторые крайние формы скептицизма, чтобы, нагнав на читателей страху, склонить их на свою сторону разумного компромисса и относительно умеренных сомнений. Существует, например, декартовский тип «сомнения во всем» ^[723], предписывающий ставить под вопрос все наши способности, пока мы не сможем дать какое-то безошибочное доказательство их истинности. Это упражнение, утверждал Юм, заключается в том, чтобы вырыть яму настолько глубокую, что никто не сможет выйти из нее. Недуг сомнения во всем «совершенно неизлечим» ^[724], поскольку лекарства от него постигает та же участь, что и ссылка Декарта на предполагаемое нежелание Бога обмануть нас. Они сами вызывают сомнения. Другие разновидности радикального скептицизма фокусируются на конкретных научных открытиях и делают из них тревожные выводы. Например, природа восприятия может побудить кого-то задуматься, существует ли физический мир вообще. Разве мы не обнаружили, что «нашему уму никогда не может быть доступно что-либо, кроме образа или восприятия» ^[725]? И если не существует «прямой связи» между нашим разумом и внешними объектами, которые, как мы полагаем, вызывают наше восприятие, то как мы можем быть уверены, что те или иные внешние объекты существуют на самом деле?

Отличительная черта подобных скептических мыслей, согласно Юму, заключается в том, что они «не допускают никакого ответа и не порождают никакого убеждения» ^[726]. Их может быть нереально опровергнуть в классной комнате, но следовать им невозможно и за ее пределами. «Великими разрушителями… чрезмерного скептицизма, являются деятельность, занятия и дела обыденной жизни» ^[727], – писал Юм. Как только эти скептические принципы «окажутся лицом к лицу с самыми сильными принципами нашей природы, они исчезнут как дым, оставив самого убежденного скептика в том же положении, в котором находятся другие смертные». Это было бы большой удачей, подчеркивал Юм, ведь попытка судить обо всем была бы самоубийственной. «Всякие разговоры, всякая деятельность немедленно прекратились бы, и люди пребывали бы в полной летаргии, пока не настал бы конец их жалкому существованию вследствие неудовлетворения естественных потребностей» ^[728].

Тем не менее, утверждал Юм, обдумывание скептических аргументов может принести много пользы, если оценивать их с точки зрения перспективы. «Небольшая доза пирронизма» ^[729] помогает поощрять интеллектуальную скромность, акцентируя внимание на хрупкости и ограниченности наших рассуждений. Например, хотя Декарт зашел слишком далеко, безосновательно призывая нас не полагаться на какое-либо убеждение до тех пор, пока не будут даны ответы на все возможные сомнения в нем, время от времени действительно целесообразно подвергать сомнению наши принципы с целью исключения предрассудков и поспешных выводов. Юмовский анализ того, как наши повседневные рассуждения зависят от ошибочных ожиданий относительно будущего, должен был служить предостережением. Он напоминает нам, как легко сбиться с пути. Ничто, утверждал Юм, не приводит нас к выводу, что будущее должно походить на прошлое, лишь «привычка или некоторый природный инстинкт… который, как и все другие инстинкты, может быть ошибочным и обманчивым» ^[730].

Некоторые темы хорошо соответствуют «ограниченным силам человеческого ума», но другие побуждают нас забыть о наших пределах познания. Их следует оставить «поэтам и ораторам, которые могут разукрашивать их по своему усмотрению, или же искусству духовенства и политиков» ^[731]. Именно с этой целью Юм размахивал своей «вилкой». Если какой-то священник или оратор пытается убедить нас в сомнительной теории, мы имеем право знать, подтверждается ли она осторожными умозаключениями о поддающихся проверке фактах, или строгими выводами касательно «отношений идей», – или просто каким-то гибридным стилем рассуждения, не соответствующим никаким стандартам. По мнению Юма, богословские рассуждения часто были такого рода незаконнорожденным гибридом.

А как насчет рассуждений о нравственной добродетели или о прекрасном? Являются ли этика и эстетика столь же сомнительными, как теология? Необязательно, при условии что мы понимаем, в чем состоят реальные ценности и в чем суть рассуждений о них. Согласно Юму, этические и художественные ценности «суть объекты не столько ума, сколько вкуса и чувства. Красота, как нравственная, так и физическая, скорее чувствуется, чем воспринимается» ^[732]. Тем не менее способность понимания в определенном смысле вовлечена в процесс размышлений о морали. Юм раскрыл эту идею в «Исследовании о принципах морали», которое было опубликовано, когда ему исполнилось 40, и которое он однажды назвал лучшим из всех своих сочинений ^[733].

Этика, как и любая другая легитимная научная дисциплина, за исключением чистой математики, «основывается на фактах и наблюдении» ^[734]. Первой целью книги было выяснить с помощью обычного экспериментального метода, в чем состоит добродетель, или «личное достоинство» ^[735]. Отмечая особенности поступков и характера, которые люди склонны превозносить, а затем анализируя, что общего у этих качеств, мы можем достичь «оснований этики» ^[736]. Эти основания оказались «общественной полезностью» ^[737] в очень широком смысле этого слова. Результатом исследования Юма было то, что «никогда не было какого-либо качества, рекомендованного кем-либо, как добродетель или моральное превосходство, но из-за того, что оно было полезным или приемлемым для самого человека или для других» ^[738].

Когда Иеремия Бентам (1748–1832), английский юрист и философ, открыл для себя рассуждения Юма о морали, он «почувствовал, как будто завеса упала» ^[739] с его глаз. Трактовка Юма заставила Бентама отстаивать «величайшее счастье наибольшего числа людей» как «меру добра и зла». Этот «утилитаризм», как его стали называть, идет дальше идей Юма в двух отношениях. Анализ Юма не подразумевал, что правильное и неправильное можно точно подсчитать. И его главной целью не было что-либо защищать. Юм намеревался описать, что люди ценят на самом деле, а не говорить им, что они должны ценить.