Авраам Линкольн - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Олейников cтр.№ 115

В ночь на 16 февраля губернатор Южной Каролины бежал из столицы штата, Колумбии, и больше никогда не смог собрать правительство. На следующий день в Колумбию вошли войска Шермана, а к ночи город заполыхал.

Споры о том, кто сжёг Колумбию, напоминают споры о том, кто устроил пожар Москвы в 1812 году: то ли войска Шермана выжгли дотла «гнездо мятежа», то ли жители запалили город, чтобы он не достался врагу, то ли были оставлены без внимания обречённые на уничтожение кипы хлопка .

В связи с падением Колумбии конфедераты увели войска из обречённого Чарлстона, и по его улицам прошли, распевая «Тело Джона Брауна лежит в земле сырой», чернокожие солдаты 55-го Массачусетсского цветного полка. К руинам форта Самтер потянулись экскурсанты и фотографы. Прошло ещё две недели энергичного и жестокого марша, и войска Шермана вышли к границе с Северной Каролиной. 3 марта в одном из приграничных городков они захватили 25 пушек. На следующий день из исправных стволов был произведён салют в честь второй инаугурации Авраама Линкольна.

В Вашингтоне утро 4 марта, как и четыре года назад, выдалось пасмурным. Тучи чуть ли не цеплялись за наконец-то достроенный чугунный купол Конгресса с венчавшей его шестиметровой статуей «Свобода вооружённая». Журналист Ной Брукс вспоминал, что такой весенней грязи, как в тот день, он больше не видел ни до, ни после дня инаугурации, но толпы зрителей и гостей не обращали на неё внимания, а множество женщин решились на «крайнее проявление героизма» — запачкать и вымочить края своих юбок, лишь бы не пропустить знаменательное событие .

Трагикомической прелюдией к выступлению президента стало принятие присяги вице-президентом Эндрю Джонсоном. Он вышел на публику ровно в полдень с подозрительно красным лицом, а когда стал произносить речь, выяснилось, что он пьян. Считать ли оправданием то, что этот джентльмен был сильно болен и много дней подряд лечился с помощью виски, не жалея лекарства? Накануне самого ответственного в жизни выхода вице-президент взбодрил себя парой стаканчиков, потом, уже в отведённой для него комнате сената, принял для храбрости ещё порцию «противопростудного» — и разомлел от жары.

Джонсон махал руками, грозно оборачивался в сторону правительства («Вы, мистер Сьюард, вы, мистер Стэнтон, и вы, мистер э-э-э… как зовут морского министра?») и долго не реагировал на знаки, дающие понять, что время его речи закончилось.

…Когда Авраам Линкольн поднялся на инаугурационную платформу у восточной стороны Капитолия, он увидел перед собой море голов до самого края площади. Море это колыхалось и шумело, но шумело одобрительно. Когда президент вышел вперёд, надел очки и приготовил лист с напечатанной в две колонки инаугурационной речью, волна криков и аплодисментов промчалась от передних рядов к задним. В этот самый момент солнце пробилось из-за туч и залило светом площадь, зрителей, гостей, платформу и стоящего на ней президента. И все затихли, чтобы услышать речь, ставшую одной из самых знаменитых речей Линкольна и, возможно, самой важной . Линкольн начал, словно поясняя, что о войне он будет говорить только в связи с тем, что она скоро закончится:

Отбыв «военный срок» президентства, он строил планы на «гражданский срок», целью которого видел примирение воссоединённой нации. Ради этого примирения он представил уходящий в прошлое жестокий конфликт как исполнение стоящей над мирской суетой Божьей воли, а не как столкновение человеческих принципов. Ради этого примирения он много раз употреблял в своей речи слова «все» и «обе» и совсем отказался от слов «мятежники» и «изменники»:

Не исполнились, потому что война была Божьей карой за Богом же ниспосланный всей стране соблазн рабовладения, время которого прошло. Развивая евангельское «Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит!», Линкольн предположил, что рабство в Америке — «один из тех соблазнов, который, по Божьей воле, должен был прийти, но который, по окончании отмеренного срока, Господь намерен уничтожить». Страшная война наслана и на Север, и на Юг «как горе для тех, через кого этот соблазн пришёл».

Наконец, прозвучали слова, уступающие в известности разве что последней фразе Геттисбергской речи. Линкольн призвал не к сплочению для скорейшего достижения победы — он не сомневался, что конец её предрешён, — а к милосердию ко всем пострадавшим от войны:

Речь длилась не больше семи минут. Концовка заставляла задуматься, а не ликовать, поэтому только после паузы раздались аплодисменты и грянули орудийные салюты.

Линкольн повернулся к председателю Верховного суда, чтобы принести присягу. Её принимал уже не Тони (старый сторонник рабовладения отошёл в мир иной осенью 1864 года), а… Салмон Чейз! Главного судью по Конституции США выдвигает президент, и Линкольн нашёл, как использовать честолюбивого и масштабного государственного деятеля на благо страны. По его расчёту, назначение на высший пост на «соседней» ветви государственной власти могло удовлетворить политические амбиции Чейза и при этом сохранить его, сторонника прав освобождённых рабов, в качестве союзника.

…Авраам поцеловал раскрытую Библию. Чейз заметил, какого места коснулись уста президента. Это была Книга пророка Исаии: «Не будет у него ни усталого, ни изнемогающего; ни один не задремлет и не заснёт… Стрелы его заострены и все луки его натянуты; копыта коней его подобны кремню, и колёса его как вихрь» (Исаия, 25:27, 28).

Это был знак решающего усилия для окончания войны. Грант неослабевающей бульдожьей хваткой держал генерала Ли с главными силами конфедератов у Ричмонда и Питерсберга, да так, что Ли признавался президенту Дэвису в полной невозможности послать подкрепления в обе Каролины. За месяц с середины февраля по середину марта из его армии дезертировала десятая часть бойцов. Особенно много бежало жителей Северной Каролины — Уильям Шерман уже шёл по этому штату к южной границе Вирджинии. Теперь «дядя Билл» мог опираться на флот, господствующий в Атлантике, и вбирал в себя части, давно контролировавшие важнейшие участки побережья. 19 марта у городка Бентонвилл южане отчаянно бросились на левый фланг наступавших колонн Шермана, но не управились с ним до наступления ночи. Силы Шермана, троекратно превосходившие силы противника, в следующие два дня заставили его отступить. Вторая из трёх больших армий конфедератов потеряла возможность противостоять Шерману в открытом бою и могла только следить за его неумолимым движением на Ричмонд… После войны Шермана критиковали за то, что он не бросился добивать неприятеля в решающем большом сражении, а пошёл дальше на Вирджинию. Защитники генерала говорили, что он понимал, насколько близок конец войны, и не хотел излишнего кровопролития.