История разведенной арфистки - читать онлайн книгу. Автор: Авраам Бен Иегошуа cтр.№ 90

Я спрятался в самом конце зала за грудой стульев, пристроив свою шляпу на коленях. Речи тем временем подошли к концу, расчистив путь для короткой художественной части.

Две упитанные девушки взобрались на сцену и пронзительными от волненья голосами сообщили, что они исполнят сонату неизвестного композитора, жившего сотни лет назад. Затем они уселись за рассохшийся рояль и извлекли из него – в четыре руки – несколько печальных аккордов.

Буря рукоплесканий от восхищенных родителей.

Затем маленький мальчик в кудрях до плеч втащил на сцену огромную виолончель, после чего, как это нетрудно догадаться, исполнил сочинение неизвестного композитора (но, бесспорно, совсем другого).

Я закрыл глаза.

Сама идея исполнения неизвестных композиторов нравилась мне.

Буря аплодисментов восхищенных родителей.

Внезапно я почувствовал на себе чей-то взгляд. Оглядевшись, я заметил в нескольких шагах от себя школьного сторожа, облаченного в свой рабочий комбинезон. Он сидел, развалившись на стуле, и дружески кивал мне головой. Две девушки и двое парней вышли на сцену и объявили о том, что нам еще предстояло. Предстояло выслушать рассказ, юмореску и два или три стихотворения.

При первых же звуках рифмованных строк мой сын внезапно поднялся со своего места и стал взглядом искать меня, напряженно всматриваясь в зал. Его одноклассники пытались посадить его на место, но безуспешно. Его глаза продолжали обшаривать зал, пытаясь разглядеть и найти то место, где я скрываюсь. Публика не могла понять, какого черта нужно этому идиоту в очках, который торчал на краю сцены, высматривая кого-то. Но он не обращал на это внимания; рифмы гудели у него в голове, и от этого его пошатывало. Ему хотелось кричать. Но он не мог меня найти: я надежно укрылся за спинками стульев, согнувшись в три погибели.

Я улизнул, едва лишь церемония закончилась. Он появился дома только к вечеру; как выяснилось, ему пришлось остаться и помочь сторожу привести зал в порядок.

Время должно было решить его дальнейшую судьбу. Я повторяю – это был сложный случай. Пограничное состояние. Сохранил ли я еще свое влияние на него? Не упустил ли время?

Наше сосуществование продолжалось. Он оставался дома, со мной; он заботился обо мне.

Все остальное время отдавая стихам. Да.

Ибо он обратил свой взор к поэзии…

Вскоре выяснилось, что все эти поэтические обрывки, все, что осталось от моих стихов, все эти маленькие записные книжки с тонкими страничками, все это оказалось в его руках. Он не выбросил их и не продал… Он соврал мне тогда там, в саду, возле тополя.

Я не сразу обнаружил это. Сначала ему удалось спрятать их от меня. Но постепенно я узнал правду. Обрывки бумаг появлялись в доме то здесь, то там, какие-то листки торчали у него из карманов, находил я их также и у него в постели. У него появилась и новая привычка: как только я давал ему какое-нибудь поручение, он доставал листок и тщательно записывал все своим неуклюжим детским почерком с кучей орфографических ошибок.

Однажды он изрек:

«Я совершенно побежден забвеньем».

Как-то моя трость, с которой я совершал прогулки, раскололась, и я попросил его отнести ее в ремонт. В ту же минуту он извлек маленькую записную книжку, одну из тех, которые я некогда так любил носить с собою в карманах, чтобы записывать в них первые наброски стихотворений, просто строчку или каким-то образом обозначить замысел.

У меня мучительно сжалось горло, рука сама протянулась к записной книжке. Он сдался без сопротивления, сразу. Я перелистал страницы внезапно ослабевшими пальцами. Чистые листки чередовались с помятыми и теми, что были вырваны с корнем. Затем мелькнула одинокая строка, начертанная моими торопливыми каракулями:

«Я совершенно побежден забвеньем…»

Затем еще и еще пустые страницы с измятыми краями.

Мир возвратился в мою душу. Он хотел оставить эту маленькую записную книжку мне, но я настоял, чтобы он вновь забрал ее.

Он ушел.

Наверху, в его комнате, я обыскал его стол, но ничего не обнаружил. Тогда я выбросил из головы всю эту историю. Но в тот же вечер на своем письменном столе нашел пожелтевший листок бумаги, на котором моим почерком, который невозможно спутать ни с каким другим, было выведено:

«Небес голубизна подобна людям…»

Слова «небес голубизна» были подчеркнуты тонкой линией.

Я прибрал немного в его комнате, где он, съежившись, сидел в углу, тупо ожидая моей реакции и одолеваемый дурными предчувствиями. Я сложил листок у него на глазах, положил ему на стол и вышел из комнаты. На следующий вечер, после ужина я опять обнаружил у себя две давно забытые строчки:

И еще через день – косо падающая строка, начертанная моим почерком:

«Мое несчастье – в семени моем…»

Вокруг этих слов легко можно было обнаружить следы резинки.

А возле разорванной страницы в маленькой вазе стояла красная гвоздика.

Здесь надо сказать несколько слов о цветах.

Потому что дом был буквально ими завален. Старые, позабытые всеми вазы, валявшиеся в кладовке или пылившиеся на полках, были извлечены на свет и заполнены цветами. Гуляя, он рвал лютики, росшие между домами, за гвоздикой, крадучись, пробирался в парк, а розы воровал в чужих садах. Весь дом был пропитан тяжелым густым ароматом. Желтые тычинки валялись на столах и осыпались на ковер.

Клочки бумаги тоже валялись повсюду, в том числе и на моем письменном столе; они были прижаты заточенным карандашом. Так с упрямством, свойственным слабоумным, он пытался соблазнить меня возможностью возвращения к поэзии.

Сначала это забавляло меня. Я подбирал маленькие обрывки, читал их и снова рвал в клочки; пусть не будет ничего, кроме аромата цветов. Заточенным карандашом я ставил вместо слов пунктир и свою подпись – тысячи подписей в маленьких записных книжках.

Но вскоре его мания стала непреодолимой.

Эти странички, вырванные из моих старых записных книжек, преследовали меня теперь по всему дому. Я никогда не предполагал, что у меня было так много замыслов, не дождавшихся воплощения. Он помещал их между страницами книги, которую я читал, или возле ночника, рядом с утренней газетой. Между чайной чашкой и блюдцем. Рядом с зубной пастой. Когда я доставал свой бумажник, обрывки страниц, кружась, падали на пол.

Я читал, рвал и выбрасывал.

Но я не протестовал и не выражал недовольства. Я даже был заинтригован, мне даже было интересно вспомнить, чем была занята моя голова в те, давным-давно прошедшие времена. А кроме всего, должно же это было когда-нибудь кончиться. Эти маленькие странички. В чем я был уже точно уверен, что я знал – этому был предел.