Пока я об этом думала, раздался голос. Бестелесный, дымом витающий в воздухе:
— Будьте с ним осторожны, мисс Мак-Кари. Я бы не рекомендовал вам этого человека.
Я ничего не ответила, он ничего не добавил.
3
Не знаю, поймете вы меня или нет, но я, уже нарядившись, в шляпке, в перчатках, в том самом фиолетовом платье, накинув на плечи приличную шаль и более-менее припудрив лицо… первое, что я сделала — после «До скорого, приятного тебе вечерка», — это обогнула Кларендон-Хаус и вышла к заднему фасаду, погружая начищенные туфли в песок. С пляжа мне были видны окна пансионеров.
Все они открыты, шторы раздвинуты.
За одним исключением.
Я остановилась на него посмотреть.
И мне было приятно.
Совесть моя в целом успокоилась. Ну ладно, пускай я его иногда и ненавижу, например когда он оскорбляет Роберта или «советует» мне его бросить. Но все-таки мне нравилось смотреть на это одинокое окно — как на зажмуренный глаз посреди множества открытых, обыкновенных взглядов. Одно исключение для другого исключения. Быть может, мы все — исключительные натуры, вот только не все осмеливаются это показывать, или же в любом месте на две дюжины открытых штор приходится лишь одна задернутая.
Как бы то ни было, это мне нравится, подумала я.
Я вернулась тем же путем и пошла по проспекту Кларенс, готовая ко всему. С легким сердцем. Помня, что всегда смогу вернуться к моей задернутой шторе.
4
— Поглядите только, кто пожаловал. Моя королева Виргинских островов. Моя королева морей.
Роберт склонился и поцеловал перчатки на моих руках.
Что ж, он не переменился. Хотя я и не ожидала никаких перемен, ведь прошло совсем мало времени. Я увидела Роберта на углу Фрэттон-стрит, где мы и условились встретиться. Вечер был хорош, бриз крошил облака на небе, разбавляя его скучнейше-синий цвет. А вот и Роберт, мрачно стоит на углу. Ему всегда удавалось приходить раньше меня («Нехорошо заставлять даму ждать, королева»), а когда он меня замечал — не двигался с места. Это я должна была к нему подходить. В большинстве случаев, приблизившись на достаточное расстояние, я различала на его лице улыбку. Лишь однажды, я помню, он выглядел серьезным. Но это можно было разглядеть только вблизи. Потому что его истертая шапка с длинным козырьком и эта неухоженная бородища скрывали все признаки чувств.
В этот раз Роберт улыбался. Он широко развел свои большие красные ладони, точно в ожидании объятий, но я протянула ему руки в перчатках (мы же на людях). Он поцеловал их и отвел от себя.
— Роберт, — сказала я.
— Безмерно рад тебя видеть.
— Давай не будем здесь разговаривать. Я знаю одно место, мы могли бы поужинать.
— Детка, я на мели.
Я только улыбнулась в ответ. Роберт знал, что я его приглашу.
— Итак, леди, вы позволите мне вас сопровождать? — Смех его как будто состоял из разных чужих смешков. Иногда я путала его с кашлем. Или, быть может, Роберт начинал смеяться, а кашель добавлялся потом. Но вот он погладил мою руку, и по коже у меня пробежали мурашки. — Ну ладно-ладно, коли не хочешь говорить, так по крайней мере направляй, юнга… Штурвал-то у тебя.
Эти мурашки заставили меня понять — почувствовать, — что я приняла правильное решение. Я ничего не сказала, только укрепилась в своей надежде: буду работать сколько смогу, буду подменять других сестер, буду экономить. Мы начнем жить вместе. Сейчас мы с Робертом шли по городу. В Лондоне это было наше основное занятие. Он широко расставлял ноги — моряцкая привычка удерживать равновесие на палубе. Роберт явился на свидание вымытый, хотя и не то чтобы чистый; «хороший» шарф гернси на шее (я уже знала этот гернси: его связала женщина, «которую я любил до тебя», — так он говорил), латаный пиджак, мешковатые грязные штаны и короткие сапожки. Роберт — из тех мужчин, которые в профиль (как вот сейчас) выглядят не так, как в анфас. Когда я смотрела на него в профиль, чары рассеивались, и я спрашивала себя, что заставляет меня его любить, тянуться к этому сморщенному, как изюм, лицу с почти злодейским выражением и такими красными щеками. Нет, в профиль Роберт не был хорош. Да и в анфас тоже. Я видела этот бугристый нос выпивохи, эту бороду, закрывающую губы, эти маленькие ехидные глазки в окружении морщин. Конечно, Роберт не таков, как доктор Дойл, и не так восхитительно молод. Однако для женщин вроде меня мужчины вроде Дойла — это падающие звезды, которыми нужно любоваться, лежа в траве. Роберт Милгрю не был красив, не обладал ни стилем, ни воспитанием, зато по временам он поворачивал голову и смотрел на меня.
Он смотрел на меня — как смотрел сейчас, — и я видела, какой он бесприютный.
Роберт по неизвестным причинам нуждался во мне, как и я нуждалась в нем.
Во мне нет ничего особенного, но он… бедняжка! Как я мечтала взять его под свою опеку!
— Ты ведешь меня в местечко для богачей? — спросил он, когда мы проходили мимо вокзала.
— Нет, Роберт, оно не для богачей.
— Так. — Я хотела взглянуть на него прежде, чем его ручища оказалась у меня на подбородке, но было уже поздно. Роберт с удивительной для меня мягкостью повернул мою голову к себе. — Что с тобой?
— Давай сядем, поужинаем и поговорим за едой.
— Тсс. Что. С тобой. Происходит. — Он отпустил мой подбородок и говорил совершенно серьезно.
На самом деле штурвал был у него.
— Этот город навевает на меня воспоминания.
— А я тебе говорил: не возвращайся.
— Да, ты говорил.
Буря миновала. В общественных местах он робел. Преимущество было на моей стороне, пока мы не оказывались где-нибудь в укромном уголке — в переулочке или в комнате. В окружении людей Роберт чувствовал себя тревожно, точно был в чем-то виноват. Но трусом он не был. Если на него нападали, пускал в ход кулаки. Однажды Роберт схватился даже с медведем. Но люди, нормальные люди, их мимолетные взгляды — этого он не выносил. С этим он не справлялся.
Я выбирала оживленные улицы и вела нас в «Звезду Юга», ресторанчик в старом Портсмуте возле причала. По счастью, он оказался открыт, и, по счастью, там нашелся свободный столик (спасибо тебе, Сьюзи). Нам предложили место у окна, но в окружении других столов. Роберт охотнее сел бы под лестницей, как будто в укрытии, но согласился и на этот. На окне висели красные шторы, на столе в бутылке оплывала свеча («Мачта», — сказал Роберт), и воск стекал прямо в бутылку. Пузатый официант порекомендовал нам свежие отбивные. Роберт добавил к заказу бутылку вина (Ну а как же, вот только здесь он не запустит ее мне в голову, подумала я). Мы сидели, глядя друг на друга сквозь вертикальное пламя свечи. Сердце мое билось очень быстро. Роберт оценивал мой счастливый вид. Я знала, что когда он видит меня довольной, то становится серьезным, и наоборот. Так он мне показывает: я всегда даю тебе то, чего у тебя нет.