На руинах нового - читать онлайн книгу. Автор: Кирилл Кобрин cтр.№ 54

Джеймс Босуэлл (1740–1795) был не англичанином, а шотландцем, точнее – жителем Шотландии, ибо никаких «этнических шотландцев» никогда не существовало. Их как раз во второй половине XVIII века начали придумывать. Босуэлл родился в Эдинбурге. Эдинбург был современным городом с могучей кастой юристов (отец Босуэлла служил судьей), со знаменитым университетом, в котором разворачивалось знаменитое Шотландское Просвещение, давшее миру Давида Юма, Адама Смита и многих других. На политической карте Великобритании XVIII века Эдинбург – «вигский город», либеральный, противостоящий английским «тори», консерваторам. Это обстоятельно также не способствовало симпатии Сэмюэла Джонсона к шотландцам – сам-то он был истинным тори.

Босуэлл встретил Джонсона 16 мая 1763 года; шотландцу было 22 года, англичанину – 54. Так началась одна из самых знаменитых и странных дружб в истории Европы. Привязанность юного эдинбуржца к блестящему уму автора «Словаря» была столь сильна, что она затмила все: и довольно отталкивающую внешность Джонсона, и его ядовитый сарказм, переходящий порой в грубость, и то, что старший друг презирал родину младшего. Как известно, эта привязанность закончилась написанием – уже после смерти главного героя – босуэлловской «Жизни Сэмюэла Джонсона», которую знаменитый филолог Гарольд Блум назвал величайшей биографией, когда-либо написанной по-английски. Босуэлл многие годы вел дневник, где записывал разговоры Джонсона, фиксировал его выходки, какие-то мелкие детали – в общем, все, что стало потом тканью его знаменитой книги. Несомненно, «Дневник путешествия с Сэмюэлом Джонсоном на Гебриды» – первый набросок «Жизни Сэмюэла Джонсона». Но интересен он не только – и даже не столько – этим.

Босуэлл несколько лет зазывал Джонсона совершить поездку на север и запад Шотландии, последний отнекивался, иногда было соглашался, но с места не двигался. И вот поздно вечером 14 августа 1773 года мирно отходящий ко сну Босуэлл получает записку от Джонсона, гласящую, что тот прибыл в Эдинбург и разместился на постоялом дворе Бойда. Так началось это странное путешествие, длившееся три месяца; Босуэлл с Джонсоном, стартовав в Эдинбурге, обогнули восточное побережье центральной части Шотландии, у Куллодена свернули на восток, перерезали страну справа налево, обследовали Гебридские острова, затем – западное побережье и двинулись назад в Эдинбург с небольшим заездом в Бервик. Удивительно, как немолодой домосед, высокий корпулентный Джонсон, обжора, любитель выпить, страдавший к тому же болезнью нервов, все это вынес. Как он не захлебнулся собственным ядом, путешествуя по стране, которая ему решительно не нравилась?

И вот здесь – самый интересный сюжет книги, которую – если не иметь его в виду – не очень интересно читать. Сюжет этот историко-политический. Почти за тридцать лет до того, как Джонсон и Босуэлл принялись колесить по Шотландии, в стране вовсю лилась кровь. Претендент на шотландский – и английский – престол, молодой принц Чарльз Стюарт («Красавчик Чарли») высадился с небольшим отрядом на севере Шотландии в 1745 году, чтобы вернуть власть, как казалось ему и его сторонникам, законно принадлежавшую его династии. К Чарли присоединились могущественные шотландские лэрды горных районов, повстанцы нанесли несколько поражений англичанам, прежде чем достигли Эдинбурга и даже вторглись в северные графства Англии. Все кончилось катастрофой: английский король отозвал свою армию с континента, где тогда шла война, Чарли был разбит, бежал обратно во Францию, его сторонников жестоко наказали. События 1745 года – последний всплеск борьбы за шотландскую независимость; но после поражения, в ситуации жестоких репрессий (в городах было запрещено даже ношение шотландского пледа), началась работа по «созданию» шотландской нации. Ничего особенного в этом нет – подобные вещи происходили в то время и в Германии, и в других местах Европы. Трюк один и тот же: историю того или иного народа объявляли «древней», идущей с «незапамятных времен», героической, сочинялись поддельные литературные памятники героического прошлого, изобретались традиции, вплоть до бытовых. Все это рациональному уму Джонсона претило; один из самых забавных сюжетов «Дневника» – история о том, как саркастичный лондонский доктор раз за разом ставит под сомнение подлинность «древних гэльских» «Поэм Оссиана», на самом деле сочиненных Джеймсом Макферсоном. Дело чуть было не дошло до рукоприкладства – такие бушевали страсти.

Еще одно обстоятельство, связанное с «Дневником поездки с Сэмюэлом Джонсоном на Гебриды», – то, что у него есть более ранний двойник. Сочинил его сам Джонсон; «Путешествие к западным островам Шотландии» вышло в 1775 году. Это сочинение изрядно полито желчью, к тому же оно более… абстрактно, что ли. Доктора занимают преимущественно общие идеи и рассуждения; впрочем, между ними он вставляет замечания по поводу шотландцев, шотландской жизни и даже шотландской природы. Некоторые из них столь странны и нелепы, что в своей книге Босуэлл пытается как-то замять недоразумение. К примеру, Джонсон пишет, что в Шотландии вовсе нет деревьев, мол, один из местных лэрдов показал ему дерево и сказал, что оно вообще единственное в стране. Босуэлл в «Дневнике» принимается мямлить нечто в том роде, что достопочтенный доктор имел в виду только большие деревья, маленькие он за таковые не считал, многого вообще не замечал в силу отвлеченности и возвышенности натуры, и прочее. А вообще-то деревья в Шотландии есть.

Книга удивительная, неспешная, как поездка в экипаже XVIII века. Прелесть ее в однообразии и ожидаемости: вот путешественники приехали в очередное поселение, их принимает очередной священник, профессор или горский вождь, они обедают, беседуют, Джонсон произносит очередные сентенции, Босуэлл прилежно их воспроизводит. Так, наверное, и устроен рай, для меня по крайней мере: неторопливая смена впечатлений, разговоры за трапезой, сплетни и колкости вперемежку с обсуждением книг и событий.

Только не забудем, что земля, на которой этот рай расположен, обильно полита кровью, еще не везде высохшей. Вот путешественники остановились в поместье лорда Эррола, и за обедом тот «рассказал историю человека: его казнили в Перте несколько лет назад за убийство жившей с ним женщины, у которой от него был ребенок. Ему отрубили руки; его вздернули; веревка лопнула, и он был вынужден лежать на земле целый час, пока не привезли из Перта другую веревку; казнь происходила в лесу на некотором расстоянии от горо-да – на том самом месте, где было совершено преступление. «В этом, – сказал лорд, – я вижу руку Провидения». После милой беседы гости расходятся по своим комнатам. Босуэллу не спится, и в воображении ему является отец лорда Эррола, лорд Килмарнок, которому отрубили голову на Тауэр-хилле в 1746 году. «И я ощутил некоторую мрачность», – пишет наш автор. Вот-вот, лишь некоторую.

Утверждают, что во второй трети XIX века наукой наук была геология. Да-да, не история и даже не математика с физикой, а геология. Только она могла подняться до таких высот, чтобы спорить с Богом, точнее, с Христианским Богом, а еще точнее – с Писанием о Мире, устроенном Христианским Богом. Собственно, проблем с датами и состоянием сотворенного мира было (и остается) две. Одна – анатомическая, другая – геологическая и палеонтологическая, хотя, по сути, обе упираются в логику. Что касается первой, то она такова: если Господь сотворил Адама из глины в возрасте (как считало немалое количество теологов) тридцати трех лет, то был ли его организм тридцатитрехлетним, едва появившись? К примеру, страдал ли он от атеросклероза или отложения солей, случались ли у первого человека приступы цистита, крошились ли у него зубы? И вот еще вопрос: тридцать три года, это много или мало? По нынешним западным представлениям, Адам создан человеком молодым, едва закончившим университет и аспирантуру и приступившим к работе: первый кредит в банке, первый ребенок и все такое. Но в Средние века ему, по статистике, оставалось жить четыре года, оттого изношенность Адамова организма должна быть соответствующей. И наконец, самый убийственный вопрос: был ли у Адама пупок? Если он не рожден женщиной, то ему не нужна эта отметина человеческого происхождения. С другой стороны, Адам – прачеловек, значит, его тело должно быть таким же, как у всех людей, включая пупок. Так что представим себе Бога в качестве концептуального художника, который конструирует из ничего новые вещи, целый мир в таком виде, будто этот мир уже имел историю, которой на самом деле не было и быть не могло. Подобные соображения нисколько не умаляют Всевышнего и его Творение, наоборот, если он знает вещи от первого до последнего их мгновения, то эта информация целиком содержится в любой точке существования той или иной вещи – тогда любая точка заключает в себе все прошлое и будущее, исходящие из нее пер- и ретро-спективно. Получается, что Бог есть в каждой песчинке мира, отчего она ничуть не менее важна, чем континенты, океаны и великие царства. Собственно, что и требовалось в который раз доказать. Книга, о которой здесь идет речь, называется «Этика пыли»; имея в виду, кем был Джон Рёскин и каково было его время, слово «пыль» в заглавии имеет исключительно важное, исторически-ограниченное значение – отличное от нынешнего, стертого прошлым столетием в лагерную пыль. Для Рёскина «пыль» состоит из мельчайших частиц, которые по-русски было бы неправильно называть эфемерными «пылинками»; здесь действительно лучше подойдут «песчинки».