Когда до земли оставалось еще довольно много, лестница закончилась.
Олимпиада запрокинула голову и крикнула:
– Павел!
– Что?
Ветер выл, сотрясал хлипкие обледенелые прутья.
– Лестницы больше нет.
– Прыгай!
Олимпиада посмотрела вниз. Прыгать?!
– Я не могу! Высоко!
– Давай, Липа!
Было понятно, что придется прыгать, другого выхода нет, не может же она сидеть на лестнице до приезда МЧС, а раз не может, значит, выход только один – прыгать!
Так она себя уговаривала.
Олимпиада еще раз посмотрела наверх, на его темный силуэт, зажмурилась и стала опускаться на руках. Ноги болтались в пустоте.
В школе на уроках «гимнастики» она всегда получала двойки и колы за то, что не могла подтянуться ни одного раза. Физрук Виктор Васильевич по прозванью Виквас, маленький, крепенький и очень бодрый, все кричал на нее: «Тихонова! Что ты висишь, как сарделька! Мышцами, мышцами работай!» Ей казалось, что она работает, но подтянуться все равно не получалось. Олимпиада была длинной, хоть и довольно худой, и девчачьи руки никак не могли вытянуть ее собственный вес! Впрочем, через «козла» она тоже прыгала неважно, и Виквас от души ставил ей двойки и колы. «Мать олимпийская чемпионка, – кричал он, – а дочь тетеха!»
Теперь она висела в пустоте, намертво вцепившись в арматуру. Посмотрела вниз, свесив голову, и поняла, что от ног до земли, до снега, еще ого-го!
– Я боюсь, – сказала она себе. – Я не смогу.
И разжала руки.
Земля приняла ее немилосердно, жестко, сильно ударила по ногам и, кажется, сломала их. Ноги, прямые, как палки, видимо, проткнули насквозь тело и вышли с другой стороны головы. Олимпиада завыла и покатилась – так было больно.
Отпустило ее довольно быстро, она подтянула колени, села, а потом встала. Странное дело, оказывается, она не разучилась стоять!
– Жива? – сверху спросил Добровольский.
– Да, – прохныкала Олимпиада. – Или нет. Не знаю.
Лестничка заходила ходуном – он быстро и ловко спускался, темная туша двигалась с небес на землю, но примерно на середине пути что-то случилось. Олимпиада услышала металлический хруст, скрежет металла о металл и еще какой-то звук, который она приняла за звук разрываемой железом человеческой плоти.
Лестничка дернулась вниз, покосилась и оторвалась от стены. Олимпиада трусливо отбежала в сторону. Следующий звук был такой, как будто выбивалкой колотили по мешку с тряпками.
– …!
Прут подломился, черная туша болталась, ухватившись за лестничку одной рукой, а лесенка качалась из стороны в сторону на одном креплении.
– Павел!
– Отойди! – прорычала туша. – Ну!!
Липа отбежала подальше.
Лесенка качалась с жалобным поскрипыванием, словно старые ставни скрипели под ветром. Снег забивался в дырки свитера, и Олимпиада обхватила себя руками.
Вот Добровольский нащупал ногой перекладину, осторожно опустился на нее и перехватил руки.
Невыносимо было слушать жалобный прощальный скрип железа, который говорил, что сейчас он упадет, непременно упадет, и тогда все. Все!
Он обрушился, когда было еще довольно высоко, – туша ударилась так, что земля под ногами содрогнулась.
Олимпиада смотрела. Добровольский не шевелился.
Тогда она подбежала, кинулась на колени и стала трясти его.
– Павел!
Он открыл глаза.
– Не тряси меня.
– Что ты сломал? Ноги? Руки?
– Лестницу. И еще крышу. Но крышу, по правде говоря, сломала ты.
– У тебя все цело?!
Кряхтя, он сел, схватившись за поясницу. На джинсах на уровне бедра была длинная рваная дыра, выпачканная черным. Олимпиада не сразу поняла, что это кровь. Она потрогала и отдернула руку. Павел зашипел:
– Пошли. Надо идти.
Она подставила ему плечо, как медсестра раненному на поле боя бойцу Красной армии, он сильно оперся и поднялся, охая и стараясь не ступать на ногу.
Они побрели к подъезду, весело освещенному яркой лампочкой, и не было ничего в мире лучше, чем это мирный подъездный свет, и заметенный снегом коврик у крылечка, и запах кошек, который всегда начинался в марте!..
У подъезда он зачем-то оторвал от себя ее руку и побрел вдоль дома, вдоль черных окон, которые принадлежали Люсинде и тете Верочке.
– Ты что?!
– Мне нужно посмотреть.
Павел и в самом деле стал смотреть и даже провел по подоконнику ладонью.
– Там же ничего не видно! – крикнула Олимпиада. – У них на окнах щиты железные!
– Вот именно.
Он еще посмотрел, а потом заковылял обратно.
Олимпиаде некогда было спрашивать, что он там увидел.
– Надо вызвать «Скорую», Павел.
– Не надо.
– Но как же?! У тебя нога… ранена!
Кое-как они взобрались на первый этаж.
– Я справлюсь и без «Скорой».
Предстояла еще длинная лестница на второй этаж, и Добровольский остановился, чтобы передохнуть.
– Павел, – жалостливо глядя ему в лицо, спросила Олимпиада, – что происходит в нашем доме? Что это за ерунда?! Убийства, террористы, взрывные устройства?! Откуда это взялось, ведь ничего такого никогда не было!
– Вот это самое интересное, – сказал Добровольский и вытер со лба пот. Ему было больно и не хотелось, чтобы она поняла, как ему больно. – Самое интересное, что это началось именно сейчас. Почему?
– Почему?!
Он пожал плечами и поволок себя по лестнице вверх, с трудом одолевая каждую ступеньку.
– Нужно выяснить.
– А как?! Как это выяснить и кто будет выяснять?!
– Я, – сказал Добровольский.
Они были уже на площадке второго этажа. Он пытался достать из кармана ключ, а Олимпиада стояла и ждала.
– На всякий случай, если приедет милиция, ты должна говорить, что…
Он вдруг замолчал, а потом засмеялся.
– Черт побери, я не знаю, что ты должна говорить! Ну, скажи, что спала все это время. Хорошо, что хоть отпечатков нет.
Она мельком глянула на свои руки – перчатки по-прежнему были на месте, не зря он тогда на нее прикрикнул, чтобы не снимала!
– Позвони мне, – вдруг попросила Олимпиада жалобно, когда он уже почти вошел в свою квартиру. На пороге показался Василий, переступал лапами и извивал зеленый хвост. – Если тебе вдруг понадобится моя помощь.