Львы умирают в одиночестве - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Владимировна Покровская cтр.№ 14

– А если вот так, а? Попробуй тут ре-мажор…

Кровь у меня от этого начинала кипеть, из-под пальцев совершенно неожиданно сыпались безумные, нервные, отчаянные мелодии, а Макс, выслушав очередной пассаж, вдруг падал на колени, утыкался лицом мне в бедро и шептал восторженно:

– Боже, боже… Ты – гений, ты величайший композитор современности, понимаешь?

Я знала, что после концерта наверняка вся орава, окрыленная успехом, поехала куда-нибудь кутить до утра – пить, танцевать, спорить до хрипоты о каких-то отвлеченно-философских, но очень важных, требующих немедленного разъяснения вопросах. Что, будь я с ними, Макс обязательно потащил бы меня с собой, и да, я бы поехала, заразившись этим его юным задором. А потом, на рассвете, обязательно смотрела бы на осыпавшуюся мишуру убойной вечеринки, на спящую лицом в стол Алису, на Валеру, заплетающимся языком пытающегося объяснить мне, что Макс опять куда-то сорвался, забыв про меня, и думала: «Боже, что я тут делаю?» Я определенно была слишком взрослой, если не сказать больше, для всего этого щенячьего восторга, давно уже не такой легкой, бесшабашной, порывистой и открытой новым впечатлениям. Мои попытки держаться на равных с компанией разудалой музыкальной молодежи со стороны, скорее всего, выглядели смешно и жалко. Я знала, что наказанием за лихую ночь мне станет паршивое самочувствие, мигрень и досада на саму себя. Но с этим всем еще как-то можно было бы жить! Самым же ужасным станет очередное осознание, что я снова ничего не написала, не нашла времени дойти до рояля. И даже не так – не времени не нашла, а попросту сбежала от его укоряющего глянцево-черного облика, чтобы не признаваться себе, что вот уже несколько месяцев не слышу, не чувствую музыки. Она ушла, утекла сквозь пальцы, как только схлынуло то развеселое безумие, схлестнувшее меня, известного композитора, преподавателя музучилища и в какой-то мере солидного уже человека, с собственным студентом – гениальным пианистом без царя в голове, фонтанирующим идеями и планами Максом Свешниковым.

Я не знала, что ему ответить. Как объяснить, что чудовищно, смертельно устала за последние месяцы. Что этот его ритм жизни – с внезапными концертами, великими озарениями, бесконечным праздником существования – измотал меня до крайности. Что я чувствую себя бездарной, намертво оглохшей, больше не ощущающей пульсирующий ритм жизни, ее мелодию. Что мне нужно наконец остановиться, и потому – нет, мне не жаль, что меня вчера не было на их, без сомнения прошедшем с огромном успехом, концерте.

Впрочем, была еще вероятность, что сообщение пришло не от Макса, а от Вадима. Я хмыкнула и пошарила в летней матерчатой сумке в поисках сигарет. Это, пожалуй, должно было быть забавно, где-то даже и лестно, – внезапно в тридцать семь лет оказаться роковой женщиной, на сердце которой претендуют сразу двое мужчин. Проблема была в том, что меня, всю жизнь больше всего на свете увлеченную музыкой, эти традиционно женские игры никогда не интересовали. Я и сама не понимала, как и с чего вдруг оказалась втянутой в любовные хитросплетения.

Вадим был полной противоположностью Макса: взрослый, спокойный, состоявшийся человек, с надежной профессией – стоматолог-хирург. Крепко стоящий на ногах и нацеленный на семью, дом, тихое умиротворенное счастье. Он был, что называется, хорошей партией, я знала, что если связь с Максом в глазах моих знакомых потянула бы разве что на временное помешательство, попытку ухватить за хвост уходящую юность, то союз с ним все восприняли бы как единственно верное решение. Вадим приглашал меня в рестораны и на концерты, был внимательным и деликатным, не будил звонками посреди ночи, не тащил никуда, не исчезал, бросив черт-те где. Не давил, не задавал вопросов, просто четко обозначал намерения – ты мне дорога, я хочу жить с тобой, брать на себя ответственность, решать твои проблемы. Рядом с ним я чувствовала себя спокойно и уверенно, взбаламученная Максом душевная неприкаянность таяла, жизнь представлялась четкой и ясной. Наверное, ответить ему «да», в самом деле, было бы самым лучшим, самым верным решением, если бы не одно «но». Когда я находилась рядом с ним, утраченная музыка как будто бы пряталась еще глубже, и я становилась совсем уж глуха и нема.

Это было страшно. Мелодия, звучавшая во мне с самого детства – то рассыпавшаяся задиристым стаккато, то струившаяся тягучими полифониями, – вдруг замолчала. И мне не удавалось ни расшевелить ее эскападами с Максом, ни выманить на свет теплом и комфортом с Вадимом. Она словно обиделась на меня за невнимание, за то, что посмела погрузиться в личную жизнь, и, фыркнув, ушла навсегда, с грохотом захлопнув за собой дверь.

И я испугалась. Испугалась так, как никогда в жизни. Измучалась этим мертвым молчанием внутри, истерзала себя попытками представить, что же будет дальше, как я смогу жить, ничего больше не слыша. Чем, в конце концов, стану зарабатывать на хлеб? Неужели же только ставкой в музыкальном училище? Или это значит, что мне придется из материальных соображений выйти замуж за Вадима и во всем зависеть от его зарплаты? Стать женой состоятельного человека, устроить свою жизнь – и больше никогда уже ничего не написать, не ощутить восторг творчества? А какая альтернатива? Остаться с Максом? Несмотря на его очевидный талант, музыка все равно может никогда ко мне не вернуться. И что остается? Каждую минуту ждать, что рано или поздно он оставит меня ради ровесницы? А ведь так оно обязательно и случится… Что меня ждет в будущем?

Я перестала спать. От вида покрытой пылью крышки рояля у меня начинались панические атаки. От участливого сочувствия Вадима и слов Макса: «Да не бери в голову! Все вернется!» – к горлу подступала истерика.

И тогда я просто сбежала. Трусливо удрала из Москвы, так ничего и не решив в личной жизни, так никому ничего и не объяснив. Я летела очертя голову, одержимая желанием спрятаться где-то, прежде всего от самой себя. И очутилась здесь, на обласканном солнцем и оглаженном морской волной греческом острове Хиос.

Солнце, пройдя полуденный зенит, медленно поползло по небу дальше, и в мое прохладное убежище, в густую тень у сосны, где утром я расположила свое полотенце, забрались горячие золотые лучи. Мне стало жарко, и я поднялась, потянулась, расправив плечи. Привыкнуть к здешнему неспешному ритму жизни было нелегко, в первые дни я по московской привычке все торопилась и порывалась бежать куда-то. Только теперь, прожив здесь несколько недель, я начала понемногу приноравливаться к местной плавности и отсутствию необходимости отчаянно ловить ускользающее время.

Собрав свои нехитрые пожитки, я пошла вниз по склону, осторожно ступая по выжженной солнцем тропинке, перешагивая через могучие корни олив, унизанных черными и светло-зелеными ягодами, цепляясь брюками за сухие, ощетинившиеся колючками растения. Наконец я выбралась на довольно широкую проселочную дорогу и побрела по обочине в сторону деревни. Особой необходимости оглядываться и прислушиваться, не догоняет ли тебя какой-нибудь лихач на автомобиле, не было. Машины проезжали тут редко. Дорога лениво петляла среди живописнейших холмов – золотых, зеленых, бурых. Чуть выше темнели ровные полосы виноградников. Пахло зноем, солью и разогретой смолой деревьев.

Мимо проехал немолодой грек на велосипеде. Его полосатая майка на спине потемнела от пота, худые загорелые лодыжки, торчавшие из обтрепанных обрезанных джинсов, методично давили на педали. Поравнявшись со мной, он немного притормозил и что-то весело крикнул мне. Греческий я почти не знала, научилась за эти дни разбирать лишь отдельные самые часто употребляемые слова, но поняла, что, кажется, он посетовал на жару и посоветовал мне беречься от солнца.