Я любовь напишу, чтобы ты ее стер - читать онлайн книгу. Автор: Галина Турбина cтр.№ 54

Наконец-то прошли эти бесконечные три года, которые, казалось, никогда не закончатся.

Теперь она сможет умываться теплой водой по утрам, а не ледяной, покрывающейся зимой тонкой коркой льда в медном кувшине. А так же теперь может принимать ванну при желании каждый день, а не мыться еле теплой водой раз в неделю (а то и раз в две недели, если была наказана) в тесной холодной бане с таким низким потолком, что даже ей, не самой высокой девушке среди волеронок, приходилось сгибаться в три погибели.

Закончилось полуголодное и бессонное существование и бесконечные молитвы на коленях в храме богини Танрии. Теперь ей больше не придется сбивать руки до кровоточащих и долго не заживающих ран, отмывая котлы и сковороды от нагара. Можно забыть про чистку овощей, квелых и подгнивших к весне, но, по мнению настоятельницы, вполне пригодных для еды. Она уже почти забыла, как это — часто менять одежду и белье и не стирать его все в той же еле теплой, а частенько и в холодной, воде. Впрочем, белья, как такового и не было, только сорочка, которая служила и ночной. И эта сорочка, которая была одной-единственной, выдаваемой раз в год, занашивалась до ветхости. А когда приходилось ее стирать, колючее и жесткое платье вынуждено надевалось на голое тело. Мытье головы вообще было что-то невообразимое, поэтому у монахинь и послушниц волосы обрезались очень коротко. Ясмина долго не решалась обстричь косы, но промаявшись с мытьем и сушкой густых и длинных волос, все же обрезала их по плечи.

Ясмина вспомнила, как за ней пришла настоятельница монастыря, такая кроткая, с лучистыми добрыми глазами, тихим и нежным голосом. Закутанная в черную одежду, она, обняв Ясмину, пообещала ей покой и утешение в стенах монастыря, под крылом богини Танрии, все понимающей и любящей своих дочерей, даже оступившихся.

И за этой женщиной Ясмина безропотно пошла, с робой надеждой поверив, что в монастыре она успокоится, разберется в своих мыслях и чувствах, наполнится смирением и раскаяньем.

Потом таким же тихим и нежным голосом с выражением величайшей скорби на лице настоятельница монастыря объявляла наказание Ясмине: лишении еды на три дня за якобы дерзкий взгляд, холодный карцер за слишком толстую, по мнению настоятельницы, срезанную кожуру с дряблых овощей и препирательство по этому поводу, стояние всю ночь на коленях перед ликом богини в часовне за недостаточно чистые котлы и посуду (опять же, по мнению настоятельницы, сама Ясмина была уверена, что чище уже не может быть), и много еще чего было за малейшую провинность явную или надуманную (как казалось Ясмине).

Ясмина, конечно же, не ждала комфортной жизни в монастыре, хотя бы малейшее представление она имела, что там не сладко придется. Но все же… она не ожидала, что будет постоянно хотеться есть, пить, спать, хоть немного согреться. Жизнь впроголодь, постоянное недосыпание, тяжкий труд от зари до глубокой ночи (для нее, изнеженной, все казалось тяжким) на кухне, огороде, в сарае, где жили худосочные плешивые козы и общипанные куры, неусыпные бдения на коленях в храме, чтение огромной и толстой книги наставлений и молитв, смысл которых ускользал от Ясмины (такими странными и вычурными фразами они были наполнены, да и холод, голод и постоянная усталость не способствовали прояснению сознания), ужасно колючее и неудобное платье, почти голая каменная скамья вместо кровати, все это приводило первое время Ясмину в отчаянье.

Ко всему прочему еще добавилась невозможность видеть родных. В первые полгода, как заявила настоятельница, письма, и тем более свидания, были запрещены. Но потом, если послушница вела себя хорошо, разрешалось раз в месяц написать письмо родным (под диктовку настоятельницы) и получить ответ. Свидания допускались только через год и то в присутствии монахини. И все это, конечно же, надо было заслужить. Ясмина за три года «заслужила» только три письма родным и два ответа от них, в которых были вымараны целые абзацы.

Как она не заболела серьезно от всего этого! И как не сошла с ума!

Она думала, что в монастыре к ней придет умиротворение, осознание совершенного ею. Может, на кого-то при таком образе жизни и снисходило просветление, но не на нее. В отупевшую от голода и холода голову ничего, кроме желания поесть и поспать не приходило, а уставшее тело требовало не копания в душе, а тепла и отдыха.

Первое время она бунтовала против жестокого по ее мнению отношения к послушницам, пробовала требовать хоть какого-то послабления, за что была не раз наказана. Пыталась не выполнять то, что ей вменяли в качестве наказания, но под страхом физического воздействия все же делала, что велели. Розги она бы не вынесла. Но мать-настоятельница, несмотря на угрозы этого, ни разу не приказала ее высечь. Но Ясмина не раз бывала при том, как секли других вицами, вымоченными в соленой воде.

Потом постепенно в какой-то мере она свыклась с новым для нее образом жизни, уговаривая себя, что это ей наказание за то, что совершила, пусть ее страдания будут искуплением вины. Но все же она с томительным, а временами отчаянным нетерпением, а не со смирением ждала, когда сможет выйти из сурового и безжалостного монастыря.

И вот этот день наступил, два дня назад ее привели в комнату с «зеркалом», где ее ждал не отец, а Айтал. За три года она не смотрелась в настоящие зеркала, которых, похоже, в монастыре и не было. Но увидев в глазах брата ужас, поняла, что от ее красоты ничего не осталось.

Айтал подошел к ней и обнял, она прижалась к нему и расплакалась далеко не впервые за три года.

— Теперь все будет хорошо, — бормотал потрясенный брат, гладя сестру по спине, — все наладится.

— Отведи меня к деду в княжество, — попросила, всхлипывая Ясмина, — не хочу в таком виде показываться дома.

— Да, да, конечно, — согласился Айтал.

Уходя вместе с братом, Ясмина увидела, какой бешеный взгляд он бросил на настоятельницу.

Дед и его жена тоже пришли в ужас, увидев Ясмину. Она попросила Айтала, чтобы он передал семье — ей надо отдохнуть, прийти в себя, привести в порядок тело, волосы, лицо. Поэтому визиты родственников пока нежелательны. Айтал попробовал возразить, что все так ждали ее возвращения. Но Ясмина настояла, и он обещал, отговорить всех от того, чтобы немедленно кинутся к ней.

А еще Ясмина уговорила брата не рассказывать никому, тем более отцу в каком виде он забрал ее из монастыря, пообещав, что потом… когда-нибудь… отец все узнает от нее самой.

Прощаясь с Айталом, Ясмина попросила его прийти через два дня, чтобы он рассказал о том, что произошло, пока ее не было. После ухода брата, она впервые за три года посмотрелась в зеркало и поняла ужас в глазах других: изможденная, тусклые, вкривь и вкось обрезанные волосы, серая кожа, сухие обметанные губы, огромные синяки под глазами. Да уж от ее красоты мало что осталось, разве что глаза — огромные, опушенные густыми ресницами, не утратившие яркой синевы и блеска.

Бабушка, жена деда, тихо плача, подровняла приемной внучке волосы. Ясмина с облегчением отдалась в заботливые руки доброй бабушки, пусть и не родной по крови. Она и ее служанка мыли, скребли, увлажняли, намазывали кремами с головы до ног Ясмину.