Философия: Кому она нужна? - читать онлайн книгу. Автор: Айн Рэнд cтр.№ 38

Заметьте также, что честный теоретик не пытается представить свои идеи под маской их противоположностей. Но философия Канта представлена как «чистый разум», альтруизм – как доктрина «любви», коммунизм – как «освобождение», а эгалитаризм – как «справедливость».

«Справедливость есть признание того факта, что ты не можешь фальсифицировать сущность людей, как не можешь фальсифицировать сущность природы… что о каждом человеке нужно судить по тому, что он есть, и относиться к нему соответственно… ставить какие-то другие интересы выше справедливости – значит обесценивать свою моральную валюту и обманывать добро ради зла… наказание людей за их добродетели и награждение за пороки представляет собой яму в конце этой дороги, моральное банкротство, падение к полной греховности» («Атлант расправил плечи»).

Книга мистера Ролза называется «Теория справедливости», и, что любопытно, мистер Коэн ни разу не упоминает данное автором определение справедливости, и это, я подозреваю, не вина мистера Коэна.

В событиях романа «Атлант расправил плечи», связанных с катастрофой в туннеле, я перечисляю пассажиров поезда, философски ответственных за катастрофу, в иерархическом порядке, от наименее виновных к наиболее. Последний из них – ученый-гуманитарий, который сказал: «Способные люди? Меня не волнует, почему их заставили страдать. Их необходимо штрафовать, чтобы поддержать неспособных. Откровенно говоря, меня не волнует, справедливо ли это. Я горжусь тем, что не имею снисхождения к способным, когда речь идет о нуждах малых сих». Сегодня «научный» труд из 607 страниц посвящен тому, чтобы доказать: именно из этого и состоит справедливость.

В книге «Капитализм: Незнакомый идеал» ^[26] я писала: «Нравственное оправдание капитализма в том, что это единственный уклад, созвучный природной разумности человека, гарантирующий человеку человеческое существование и руководимый принципом справедливости». Если капитализм и его морально-метафизическая основа, то есть природная разумность человека, подлежат разрушению, то разрушать нужно понятие «справедливость». Кажется, эгалитаристы это понимают; а вот утилитаристы, защитники капитализма, – нет.

Будет ли «Теория справедливости» широко известна читателям? Нет. Будет ли она иметь влияние? Да, и именно по этой причине.

Если вам любопытно, как иррациональная философия Канта получила столь широкое распространение в западной культуре, то сейчас вы видите попытку повторить тот же трюк. Мистер Ролз – ученик Канта, философски и психоэпистемологически. Кант создал метод навязывания иррациональных утверждений скептикам и циникам, которые формально отвергли мистицизм, не освоив при этом основ рациональности. Метод состоит в следующем: если вы хотите продвинуть невероятно зловещую идею (основанную на традиционно принимаемых доктринах), ваш вывод должен быть бесстыдно ясным, а доказательства – непонятными. Они должны быть так запутаны, чтобы поражать критическую способность читателя; запутаны в клубок уверток, экивоков, неясностей, иносказаний, нелогичных выводов, бесконечных предложений, ни к чему не ведущих и не относящихся к делу сносок, пунктов, подпунктов и под-подпунктов, старательно доказывающих очевидное, больших кусков случайных утверждений, представленных как самоочевидные, отсылок к наукам и псевдонаукам, к тому, что никогда наукой не являлось, к тому, что невозможно проследить или доказать, – все это зиждется на нуле: отсутствии определений. В качестве доказательства я предлагаю «Критику чистого разума».

Мистер Коэн предоставляет свидетельства, что именно таков стиль книги мистера Ролза. Например, «…дерзость и простота формулировок Ролза исходит из обдуманного, но спорного зазора в его понимании некоторых основополагающих политических понятий» (курсив добавлен). «Обдуманный» значит «намеренный».

Как и любая явная школа мистицизма, движение, стремящееся к достижению порочной цели, вынуждено прибегать к высшим тайнам непостижимой силы. Непрочитанная и нечитаемая книга служит этим целям. Она полагается не на ум человека, а на его слабости, притворства и страхи. Это не орудие просвещения, а орудие интеллектуального запугивания. Она нацелена не на понимание читателя, а на его комплекс неполноценности.

Умный человек отвергнет эту книгу с презрительным возмущением, отказываясь тратить свое время на распутывание этой бессмыслицы, что определенно является частью метода: человек, способный опровергнуть ее аргументы, не будет этим заниматься (конечно, если только он не обладает выдержкой слона и терпением мученика). Молодой человек среднего ума, в частности студент, изучающий философию или политику, под гнетом авторитетных заявлений, описывающих эту книгу как «научную», «значимую», «глубокую», будет считать себя виноватым за свое непонимание. Он допустит, что теория этой книги была научно доказана и одобрена, а он один не может ухватить ее смысл; обеспокоенный этим, чтобы скрыть свою неспособность понять, он согласится с выводами книги, и чем меньше его понимание, тем громче он будет соглашаться, в то время как другие его однокурсники будут проходить через тот же мыслительный процесс. Большинство из них примет учение этой книги неохотно и вяло и потеряет свою интеллектуальную целостность, опустив себя в хронический туман приблизительных выражений, неясностей и сомнений. Некоторые оставят интеллект (и особенно философию) и превратятся в яростных, прагматичных, антиинтеллектуальных Бэббитов ^[27]. Некоторые доведут игру до конца и жадно будут бороться, чтобы руководить победившими, хватаясь за любую интеллектуально незаслуженную возможность.

Несколько лет после публикации книги комментаторы будут наполнять библиотеки работами, анализирующими, «проясняющими» и интерпретирующими ее загадки. Их заблуждения распространятся по академическим кругам, варьируясь между теми, кто пытается смягчить значение книги, и теми, кто ее приукрашивает, приписывая ей собственные излюбленные глупости, и доходя до тех, кто пытается найти компромисс и соединить теорию этой книги с ей противоположной, и до авангарда, объясняющего и требующего согласия с ее логическими следствиями. Противоречивая, несовместимая природа этих прочтений будет приписываться глубине книги теми, кто живет фразой: «Если я не понимаю, значит, это глубоко». Студенты поверят, что профессора знают доказательства того, что написано в книге, комментаторы поверят, что их знает автор, а автор – единственный, кто будет знать, что доказательств не существует и что в книге их нет.

Внутри поколения число комментариев вырастет до таких размеров, что оригинал книги будет считаться предметом философской специализации, требующей пожизненного изучения, а любое опровержение ее теории станет игнорироваться или отклоняться без дополнительного полного обсуждения теорий всех комментаторов, за что никто, конечно же, не сможет взяться.