Когда оживают Тени - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Джевага cтр.№ 67

В какой-то момент я начал ощущать вибрации схем — как щекотку, зуд. И уловив ощущение, сообразил, что удерживать взглядом не обязательно.

Чувство и явилось решающим фактором успеха.

Подтянув треугольник к кругу, я вставил первый во второй, и сразу стало легче. Фигура перестала расплываться, а будто врезалась в ткань Изнанки. А уж когда легкими росчерками добавил символы связи в пересечениях, рождающаяся Печать стала почти монолитной, осязаемой.

Праздновать победу рано, оставалось наполнить основу содержанием. И поразмыслив, я решил, что для первого раза достаточно создать разность давления в двух соседних точках. Для оного требовалось немного символов: концентрация, разделение и разность, усиление. Куча знаков для описания воздуха, якорь-привязка к основе и условие срабатывания.

Скорее по наитию, следуя тому ощущению энергий, что источала фигура, я нарисовал на ней первый символ. Прислушался к далекому пению и немного сдвинул. Затем создал и разместил второй, третий, начал проводить между ними нити взаимодействия. Будто закладывал некий алгоритм, описывал то, что должно произойти.

И все бы ничего, но с каждым новым знаком, ткань Изнанки под фигурой становилась более упругой, твердой. Последние символы я словно выцарапывал ногтями на граните, шипя сквозь зубы от боли, страшно потея и задыхаясь. Каждая черточка, каждая линия давались с невероятным трудом. Сердце бешено колотилось, меня бросало то в жар, то в холод, голова болела, а мир перед глазами грозил расколоться на сотни осколков.

Черт, а ведь не врал старый хрыч о том, насколько тяжело.

Но я не сдавался. Упрямство и злость, по-юношески слепая жажда доказать, что чего-то стою, заставляли выкладываться на полную. Заставляли продолжать царапать буквы древнего алфавита. И я царапал, давил. Завывая от боли, забывая дышать, ломая ногти.

Последняя черта выдавила из меня душу, мысли и тепло. Лишь в состоянии какого-то полуобморока удалось довести до конца. Тогда и наступило облегчение, в голове прояснились. Через какое-то время до меня дошло — получилось!

Печать тихо гудела, собирая из окружающего пространства силу. Глубже врезалась в ткань Изнанки, приобрела почти ту же глубину и яркость, что и реальные вещи вокруг. И каждый символ, каждая линия работали, как задумывал.

Миг удивления сменился бесноватым ликованием.

Получилось?..

Поддавшись наитию, я вытянул руку и толкнул Печать от себя. Рисунок медленно поплыл вперед, а затем блекло сверкнул и растворился в Изнанке. Я же толчком вывалился в реальный мир. Пошатнулся, испытывая чудовищную слабость и чувствуя, что насквозь промок от пота. Но жадно уставился перед собой, сжал кулаки, моля неизвестно кого — ну давай… давай же!

Пустота. Тишина.

Раздался громкий хлопок, и ворота мастерской выгнуло наружу, будто от удара тараном. С потолка посыпался сор и камешки, образовалась завеса из ржавого праха.

Старик преувеличенно медленно встал с ящика, отряхнул одежду. Повернулся ко мне, обессиленному и немому от изумления, сказал:

— Для первого раза очень неплохо. Тренируйся дальше, Эбер.

* * *

Сон-воспоминание был болезненно ярким и насыщенным, рвущий на части гложущей двойственностью. С одной стороны ты вполне зрелый мужчина, но вместе с тем и тот юнец, постигающий когда-то азы искусства гнозис. Старые чувства сбрасывают пыль, и режут, режут… отчего просыпаешься в слезах как ребенок и долго приходишь в себя, потом размышляешь — а что это? К чему? Зачем?..

Впрочем, в моем случае резкого пробуждения не получилось. Потому что едва образы прошлого стерлись, я завис в пустоте и темноте, беспомощный и разбитый.

Что первое почувствовал? Боль в сломанных ребрах? Или холод?.. Не знаю. Но эти ощущения первыми достучались до разума. Стали тем крючком, что поймал и властно потащил наверх — к свету, к мрачным раздумьям и непростым решениям. Ко всему тому, что зовется жизнью.

Сквозь веки пробились лучики тусклого света, по нервам ударило ноющей болью в боку и затылке, спина затекла. Спустя какое-то время я почувствовал тяжесть на животе, будто там улегся кот.

Говоря откровенно, я не имел ничего против пушистых зверушек, преданно последовавших за человечеством в глубины океана. Ведь не раз спасали от нашествий мышей и крыс, пробравшихся сюда же на субмаринах во время Исхода. Да что там, в хрониках есть и такой удивительный эпизод как атака Пушистой армии лет сто пятьдесят назад.

Тогда в Ньюпорте, втором по величине городе Барьера, в совершенно невообразимом количестве расплодились крысы. Грязные твари мало того, что уничтожали запасы, так и послужили разносчиками болезней, а потом нападали на людей, обгрызали спящим уши и носы, кусали прохожих, ранили детей. Котов же катастрофически не хватало, а те, что имелись, гибли, сталкиваясь с огромными стаями грызунов.

В ответ на клич о помощи в Таре собрали четыре с половиной тысячи бродячих мурлык, погрузили на военные корабли. Современники описывали то событие с восторгом — как из открытых десантных люков субмарин в Ньюпорте мяукающей и завывающей волной вырвались пушистые воины. И как крысы в страхе бежали. А тех, что не успели, безжалостно уничтожили, растерзали и съели.

После прочтения истории, я долго оставался под впечатлением. И даже назвал соответствующим образом субмарину, полученную в долевую собственность от университета Дортмунда. Так сказать, чтобы почтить память хвостатых воинов.

Котов я уважал, да. Но в свете последних событий стал относиться с долей опаски. И потому в первый момент примерещилось, что на животе сидит не какая-то кошка, а именно тень. Меня моментально прошибло липким ужасом, сердце сжалось, а дыхание перехватило.

Захрипев, я дернулся и резко сел, готовый отбиваться от самих Вестников. Но, поморгав, понял, что это просто давящая повязка. Кто-то оказался любезен, раздел, помыл и перевязал. Судя по пряному запаху, и на какие-то мази расщедрился.

Ощупав себя, я убедился, что руки-ноги целы. Ушибы, гематомы, царапины. Но из переломов лишь ребра, а серьезных ран нет.

Вот только проснулся то ли в келье, то ли в камере. Из мебели лишь узкая койка да прикрученный к полу столик с какими-то склянками у изголовья. Под потолком тускло светилась лампа накаливания на голом проводе, стены грубые — необработанная скала, люк наглухо задраен.

И одежду забрали. Оставили нижнее белье да простыню. К тому же холодно, аж пар изо рта валит. А еще ужасающе яркий сон…

Уразумев, что не так, я скрипнул зубами и сжал кулаки, прохрипел в пустоту:

— Выходи.

— Я говорила, что ты забавный, МакМоран? — спросила она, выбравшись из теней в углу комнаты. Легко и непринужденно, словно отодвинула занавеску. В том же образе маленького худого подростка, абсолютно обнаженная. Лишь длинные до пят черные волосы, ниспадающие по груди и животу, закрывали то, о чем джентльмены не говорят, взрослые мужчины иронично шутят, а юнцы страстно вожделеют.