Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге - читать онлайн книгу. Автор: Веста Спиваковская cтр.№ 87

Мне вспомнилась теория лингвистической относительности, согласно которой язык и его способы выражения влияют на то, как мы думаем о мире. Например, в языке племени пираха в Амазонии нет слов для обозначения будущего времени, поэтому у них «не существует» завтра. Как в Советском Союзе «не было» секса, теперь у нас как бы «нет» домашнего насилия. Пока в сознании каждого человека не появится четкое представление о насилии во всех его формах и лицах, оно будет раз за разом, словно опытный психопат, избегать наказания.

На следующий день после круглого стола я зашла к Максимову. Он рассуждал о ЖКХ с двумя джентльменами.

– Рост тарифов на коммуналку превысил инфляцию! – сокрушался депутат.

Подойдя к окну, я выглянула в него, представляя извозчика, въезжающего на Дворцовую площадь сто лет назад. Когда Максимов закончил встречу, он пригласил меня присесть за стол. Помощница принесла нам горячего чаю. Он смотрел на меня словно спаситель, готовый протянуть руку помощи. Мы обсудили политическую повестку дня, Максимов похвалил меня за организацию круглого стола, сказал мне, что в целом доволен нашим сотрудничеством. Я рассказала о своих проблемах, в том числе денежных, и он обещал помочь.

Когда пристав-исполнитель Курман увидел оплаченные квитанции, которые я лично принесла, то буквально просиял. Он сразу поменял тон и заговорил со мной со странным подобострастием. Искренне поинтересовался, куда я еду и зачем, когда собираюсь вернуться. А затем, почти присвистывая, «Капитан Доброжелательность» распечатал мне «Постановление о снятии ограничений на выезд из РФ». Но даже когда я уже держала в руках заветную бумажку и до вылета оставались считаные дни, меня продолжали преследовать ночные кошмары.

Мне снилось, что на паспортном контроле пограничники меня останавливают и я пытаюсь объяснить им, что лечу в Америку для обучения и собираюсь делать социально важный проект кризисного центра, а все эти запреты – чистой воды недоразумение… Ведь я ничего не крала, ничего не должна ни государству, ни бывшему мужу, никому! Но пограничники лишь равнодушно кивают. И пока я леплю оправдания, вся группа улетает, а я так и остаюсь в аэропорту.

Пытаясь уснуть, я убеждала себя, что паника и страх остались в том «рюкзаке». Много раз заново прокручивала образ того, как снимаю с плеч тяжелый рюкзак. Но страх быть остановленной и несправедливо осужденной только разрастался в воображении, точно раковая опухоль…

Даже когда паспортный контроль уже был пройден, когда, сидя в самолете, я наблюдала за его стремительно уменьшающейся тенью, то все еще не могла отделаться от этого страха, что проник настолько глубоко, что чуть не проглотил меня. Этот страх поднялся со мной в воздух и глядел на облака, пересекая Атлантику. Этот страх сковывал душу крепче, чем наручники, и держал меня, пока я не закрыла глаза. И открыв их снова, я не увидела солнце…

– Чьи это туфли?

Приземлившись в аэропорту им. Джона Кеннеди в Нью-Йорке, мы ожидали пересадки на внутренний рейс до Кливленда (штат Огайо). Вокруг было столько всего интересного, что я не сразу поняла, что сотрудник таможни указывает на мои красные ботинки на ленте-рентгене.

– Чьи это туфли? – по-английски переспросил строгим голосом темнокожий сотрудник.

Я подошла и сказала, что они мои. В голове уже бегали тревожные мысли: а что, если мне в каучуковую подошву что-то подложили? Вдруг меня не пропустят и отправят обратно.

Таможенник, снова указав на мои ботинки, проникновенно и безапелляционно заявил: «Классные ботинки, мэм!»

Он начал быстро говорить о том, как ему нравятся мои туфли, и не просто так нравятся. Ведь он все понимает в обувном производстве, видит качество сразу, да и как не увидеть, когда такая замша, и цвет классный, такой не то чтобы совсем бордовый, и подошва сделана из чистого каучука, да что тут! Он бы и сам носил такие с удовольствием, будь он женщиной. Темнокожий таможенник в аэропорту Кеннеди говорил об обуви с таким же упоением, с каким друг Форреста Гампа в одноименном фильме говорил о креветках.

– Куда вы, ребята, летите? – пока я обувалась, мы незаметно перешли в формат непринужденной беседы. Я ответила, что ждем пересадки в Кливленд. Что потом прилетим обратно в Нью-Йорк. Он оживился. Через пару минут вся наша группа обсуждала с разговорчивым таможенником погоду в Кливленде, Музей рок-н-ролла, а также где лучше жизнь – в Нью-Йорке или в Кливленде. В конце концов он достал с ленты мою сумку и передал со словами:

– Ну, поезжайте в Кливленд, ребята. А потом возвращайтесь! Туфли у тебя, конечно, зачетные!

Свобода была в каждой молекуле воздуха. Она была настолько ошеломительной и пьянящей, что заставила вспомнить эмигрантов, вырвавшихся из-под железного занавеса. И хотя миновал уже век со времен первой волны эмиграции, – на дворе стоял 2013 год, – мной явно ощущался «железный занавес», возможно, незаметный для остальных, но оттого не менее гнетущий.

В Кливленде ребята разъехались по домам, в американских семьях нам предстояло провести несколько дней. В первый же вечер моя американская семья устроила праздник, пригласив еще около пятнадцати гостей. Майкл и Ракель жили в большом доме с двумя детьми и большой пушистой собакой, которая почему-то никогда не лаяла.

Время ужина уже перевалило за полночь, а мы все обсуждали вопросы демократии в России, толерантности, непростые судьбы эмигрантов и, конечно, проекты на будущее. После десерта хозяйка Ракель неожиданно призналась: «Я тоже русская!» И пояснила: «Моя прабабушка была из Москвы».

Огромный ретривер по имени Марвин то и дело обращал на себя всеобщее внимание, пролезая под столом. Мне казалось любопытным, что этот большой американский пес за все время не издал ни одного звука, и я решила выяснить почему. Оказалось, что собакам в Америке принято делать операцию на голосовых связках в целях заботы о покое соседей. Вот только соседей вокруг дома я особо не заметила: ближайшие дома находились на приличном расстоянии от нашего. Но сам этот факт неплохо иллюстрировал американский подход к «прайвэси» – личному пространству.

Деловая и развлекательная программа в Кливленде была перенасыщена встречами, впечатлениями, историями… При этом истории, с которыми я соприкоснулась в Америке, были не про каких-то там «других» людей и «другую жизнь». Они были про меня и про нас. Просто из Нового Света жизнь в Старом Свете выглядела иначе.

Встречи с американскими коллегами проходили каждый раз в необычном формате: это были и бизнес-завтраки, и брифинги, и даже необычные экскурсии, переходящие в свободное общение. Так, например, мы посетили Федеральный суд Кливленда, где встретились с действующим судьей. Сначала группа российской молодежи расположилась в зале для судебных заседаний, а затем американский судья даже провел нас в свою «секретную комнату».

Находясь в американском Федеральном суде, я пыталась представить себе что-то подобное в России и не могла. Казалось, что и тут, сейчас, кто-нибудь да и включит «протокол». Что-то вроде «это не положено», «туда не ходи», «об этом не спрашивай» и т. д. Но ничего подобного не происходило. Напротив, казалось, что американцам совершенно чужда идея строгости протокола, столь привычная для нас; и эта естественность была их главной отличительной чертой.