Леди, которая любила лошадей - читать онлайн книгу. Автор: Карина Демина cтр.№ 47

— Идем, — сказала Марья. — Ты должна это увидеть.

«Это» оказалось старою папкой, края которой потерлись, а грубая бумага обрела неровный мышасто-серый окрас, будто плесенью ее побило. Пахло от папки пылью и архивом.

— Вещерскому спасибо надо будет сказать, — Марья присела на софу и поморщилась, ткнув пальцем в дырку, которая образовалась на обивке. — И покрывал каких отыскать, а то право слово неловко принимать человека постороннего в доме столь запущенном.

Василиса опустилась рядом.

Софа точно требовала ремонта, как и козетка, и столик с потемневшим лаком, которые еще и облупился местами. И все-то нужно было делать и немедля, но…

Завязки висели этакими хвостами из потрепанных лент.

Василиса папку распахнула.

И поморщилась. Запах пыли стал резче, да и иной добавился, характерный, мышиного помета.

— Я вот думаю, может все-таки красный? Не тот, который адского пламени, но что-то поспокойнее…

— Зеленый, — возразила Василиса. — Темный, чтоб как дубовый лист. И без всякого рисунка.

— Думаешь?

— А дерево очистить и светлым лаком покрыть. Обои белые или почти белые, там экрю, к примеру, или еще слоновая кость хорошо будет, чтобы солнца много. И гардины светлые с тюлями. Может, вовсе лишь тюли?

— Пожалуй… — Марья задумалась. — Нет, гардины все-таки надобно, помнишь, что летом бывает? Если окна не закрыть, от солнца спасения нету… хотя… ты же солнце любишь.

— Люблю.

— Тогда может и тюли… газовые, пышные, в несколько слоев. Я у Валеевой подобные видала, причем длинные такие, они на полу еще лежали. Я тогда подумала, что глупость это, мажутся ведь, но гляделось красиво…

Снимок был старым.

Может даже вовсе не снимком, но черно-белым, точнее буро-желтым дагерротипом, сделанным еще в те давние времена, когда печатные кристаллы только-только начали использовать. И оттого слепки выходили нечеткими, размытыми, словно сквозь воду смотришь.

Василиса провела пальцем по неровному краю.

Прадед… похож на свой портрет, правда, моложе и много моложе. Красивый? Пожалуй, что да… Александр Радковский.

Офицер.

Белая форма. Перевязь. Ордена. И сабля, которую он придерживает рукой. Смотрит хмуро, и даже сквозь года чувствуется немалое его недовольство. И Василисе немного жаль женщину, которая стоит рядом, но все одно отдельно, слегка повернувшись, отступив от того, кто был назван ее мужем.

Она…

Странна.

Да, пожалуй, правильно будет назвать именно так. На плечах ее лежит шуба столь огромная, что вся-то женщина теряется под этою шубой. Темный мех собирается складками, шуба слишком длинна, а потому лежит на земле. Из-под шубы выглядывают тонкие руки, в которых женщина держит блюдо.

Или это не блюдо?

На ее голове странная шапочка, украшенная тем же мехом.

Но не одежда делала ее иной.

Лицо.

Круглое и плоское.

Как у Василисы. Круглее, чем у Василисы. И на этом круглом лице терялись темные узкие глаза. Нос ее был приплюснут, а губы слишком велики, чтобы это было красивым.

— Наша прабабушка, надо полагать, — Марья взяла снимок бережно. — Как думаешь, с этого можно написать портрет?

— Зачем?

— Затем, что… не знаю. Так будет правильно. Пусть она, конечно, не благородной крови…

— Благородной, — возразила Василиса. — Только… у них своя кровь. У нас своя.

— Тем более, — Марья разгладила тонкую паутину трещин. — Снимок выцветает, того и гляди выцветет и памяти не останется, а надо. Я не знаю, почему бабушка так… себя вела, хотя… она всегда говорила, что Радковские едва ли не родня Рюрикам и очень этим гордилась. Кровью. Чистотой… только… цена этой чистоты… я такую платить не желаю.

Марья покачала головой.

А Василиса взяла следующую бумагу. Тонкий полупрозрачный уже лист, потемневший от времени. Чернила же, напротив, посветлели и выцвели почти.

— Это… — ее взгляд скользнул по первым строкам. Читать было неудобно, уж больно узорчатым оказался почерк. — Это…

— Брачный договор, как я понимаю, — Марья отложила снимок. — Между нашим прадедом и…

…Гилян…

Ее звали Гилян. И пришло откуда-то значение имени — светлый путь.

— …Галиной Романовной из рода онойро, крещеной третьего сентября года тысяча семьсот восемьдесят седьмого от Рождества Христова в церкви Всех Святых…

А название городка, в котором данная церковь стоит, незнакомо. Есть она вовсе? Или сгинула вместе с поселением.

— Свидетельство о крещении тоже имеется, как и снимок церковной книги…

Еще один, хрупкий, почти нечитаемый.

— Зачем?

— Городок этот расположен на самом краю степей, мне Вещерский показывал. Думаю, прадед спешил. И венчались они там же. В тот же день. Сразу после крещения, как полагаю.

Еще один снимок.

И та же книга, то есть, Василиса не знает наверняка, но предполагает, что книга та самая, бледные листы заполненные нервным неровным почерком.

— Ты договор читай…

Василиса читала.

Честно.

Но получалось медленно, да и составлен он был столь хитро, что у нее с трудом выходило продираться сквозь сплетения фраз.

Еще и латынь.

Она с детства эту самую латынь терпеть не могла.

— Не понимаю, — она с раздражением отложила листок. — То есть, что они поженились, это я поняла. И что ей выделили дом и содержание положили, это я тоже поняла… а дальше? Вот это вот все…

Василиса ткнула пальцем.

— Вот это вот все… — Марья листок забрала. — Это, Вася, то, что ныне запрещено, да и тогда-то не больно одобрялось, хотя… что ты слышала про магию крови? Хотя нет, иначе спрошу. Что ты из услышанного запомнила?

Василиса честно попыталась вспомнить.

Ведь говорили же.

Наставник совершенно точно говорил про магию крови…

— Она запрещена.

— Именно. А почему?

…и это он объяснял, но Василиса… Господи, она и вправду была до отвращения ленива и невнимательна.

— На самом деле есть несколько ветвей этой самой магии, однако нам интересна одна из них. Обряд так называемого «родового единства» или еще известный, как «чистая кровь». Кто и когда его создал, вряд ли узнаешь, но в одно время использовали его часто и много, прежде всего те, кто желал сохранить родовую силу. И не только силу…

Марья сложила руки на коленях.

— Он позволял сохранить все. Вспомни портреты, до чего они похожи друг на друга. Наш отец на деда, а тот — на прадеда, и тот тоже на своего. И мы с Настасьей, и те, кто был до нас. И даже если взять портрет нашей бабушки, писанный в ее молодые годы, то ты удивишься, до чего я с нею схожа… можно подумать, что это портрет одной и той же женщины. Просто проявившейся в разные времена.