Николай Ленин. Сто лет после революции. 2331 отрывок из произведений и писем с комментариями - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Галковский cтр.№ 266

(«Пять лет российской революции и перспективы мировой революции» (доклад на IV конгрессе Коминтерна), 13 ноября)

2303

Важнейшей задачей для нас является сейчас: учиться и учиться. Но учиться должны также и иностранные товарищи, не в том смысле, как мы должны учиться – читать, писать и понимать прочитанное, в чем мы ещё нуждаемся. Спорят о том, относится ли это к пролетарской или буржуазной культуре? Я оставляю этот вопрос открытым. Во всяком случае, несомненно: нам необходимо прежде всего учиться читать, писать и понимать прочитанное. Иностранцам этого не нужно. Им нужно уже нечто более высокое.

(То же)

2304

Далее <Вы пишите>: «Научная лаборатория – сплоченный коллектив, действующий согласованно, солидарно и СОЗНАТЕЛЬНО ВО ВСЕХ его элементах». Неверно. Это не может быть раньше УНИЧТОЖЕНИЯ КЛАССОВ. Это выходит не по-научному, а по-сентиментальному: ДО уничтожения классов всем «ДЕЛИСЬ». Неверно. Выродится в образцы 1918 года: фельдшера требуют от врачей: всем (НАУЧНЫМ) «делись». Это и неверно, и практически вредно. Пример: Политбюро и его СЕКРЕТАРШИ. Всем (НАУЧНЫМ) «делись»? Вы сами не станете настаивать. Увлеклись. Лучшие приветы!

(Письмо Скворцову, 15 ноября)

Речь на пленуме Московского совета ^[155]

2305

Мне не удалось устроить это, потому что после болезни, начиная с декабря месяца, я весьма порядочно, выражаясь языком профессионалиста, потерял работоспособность довольно длительно, и в силу уменьшения работоспособности мне пришлось откладывать неделю за неделей настоящее собрание, и пришлось очень значительную долю работы, которую я в начале, как вы помните, взвалил на т. Цюрупу, а потом на т. Рыкова, еще дополнительно взвалить на т. Розенфельда, и надо сказать, что на нём оказалось внезапно, выражаясь сравнением, которое я уже употребил, два воза, и, хотя продолжая сравнение, надо сказать, что лошадка оказалась исключительно способной и ретивой (Аплодисменты), но всё-таки тащить два воза не очень полагается, и я теперь с нетерпением жду времени, когда вернутся товарищи Цюрупа и Рыков, и мы разделим работу хоть немножко по справедливости. Сейчас на т. Розенфельде лежит работа совершенно не по справедливости. Я же в силу уменьшения работоспособности должен присматриваться к делам гораздо и более значительный срок, чем этого бы хотел.

В декабре 1921 г., когда мне пришлось совершенно прервать работу, у нас был конец года, когда мы осуществляли переход на новую экономическую политику, и оказалось тогда же, что этот переход, хотя мы с начала 21 г. за него взялись, что этот переход довольно труден, я бы сказал, пожалуй, очень трудный.

Прошло больше полутора лет, как мы этот переход осуществляем, когда, казалось бы, пора уже большинству пересесть на новые места и разместиться сообразно новым условиям, в особенности условиям новой экономической политики.

В отношении внешней политики у нас изменений оказалось всего меньше. Здесь мы продолжали тот курс, который был взят раньше, и я считаю, что могу сказать вам по чистой совести, что продолжали его совершенно последовательно с успехом громадным. Вам, впрочем, об этом подробно докладывать тем не менее нужно, что взятие Владивостока, последовавшая за этим демонстрация и государственно-федеративное заявление, которое вы на днях прочли в газетах, они вам доказали и показали яснее ясного, что в этом отношении нам ничего менять не приходится. Мы стоим на дороге, совершенно ясно и определенно очерченной, и заручившей себе успех перед государствами всего мира, насмотря на всю враждебность этих государств, и что некоторые до сих пор готовы заявлять, что садиться с нами за один стол не желают. Тем не менее, движение, которое давно началось, к тому, что экономические отношения, а за ними отношения дипломатические, налаживаются, должны наладиться, наладиться непременно, что всякое государство, которое этому противодействует, рискует оказаться опоздавшим и, может быть, кое в чем довольно существенном, рискует оказаться в положении невыгодном; это все мы теперь видим и не только из прессы и из газет, но, я думаю, что большая часть из вас убеждается поездками за границу в том, как велики происшедшие изменения. В этом отношении у нас не было, так сказать, если употребить старое сравнение, никаких пересадок, ни на другие поезда, ни на другие упряжки.

А вот, что касается внутренней нашей политики, то здесь пересадка, которую мы произвели весной 1921 года, которая нам была продиктована обстоятельствами чрезвычайной силы и убедительности, так что между нами никаких прений и никаких разногласий относительно этой пересадки не было, – вот эта-то пересадка продолжает причинять нам некоторые трудности, продолжает причинять нам, я скажу, большие трудности. <…>

У нас есть еще сомнения относительно правильности того или другого, есть изменения в том и другом направлении, и нужно сказать, что и то и другое останется еще в течение довольно приличного времени, потому что тот строй, который мы стали осуществлять, придя к новой экономической политике; получилось странное название: эта политика названа новой экономической политикой, потому что она поворачивает назад, – несмотря на это нам приходится решать экономические вопросы, а они во всех проявлениях жизни должны быть поставлены вполне определенно. Точно так же определенно должен быть поставлен этот вопрос. Мы делаем определенный жест, определенное движение. Мы сейчас отступаем, как бы отступаем назад, но мы это делаем, чтобы отступить, а потом разбежаться и сильнее прыгнуть вперед. Только под одним этим условием мы отступили назад в проведении нашей новой экономической политики. Где и как мы должны теперь перестроиться, приспособиться, переорганизоваться, чтобы после отступления начать упорнейшее наступление вперед, – мы еще не знаем, но мы должны поставить вопрос так, чтобы наши действия были теми, которые характеризуются французской поговоркой: «Прыжок». Чтобы провести все эти действия в нормальном порядке, нужно, как говорит пословица, не десять, а сто раз примерить, прежде чем решить, чтобы справиться с теми невероятными трудностями, которые нам представляются в проведении всех наших задач и вопросов*. Под влиянием сложившихся уже течений имелась определенная обстановка и эта обстановка говорит нам, что мы завоевали дипломатическую обстановку вполне определенную, и она есть не что иное, как дипломатическая обстановка всего мира. Вы это все видите. <…> мы из-за них понесли всевозможные потери, потери всякого рода человеческих ценностей и главное ценности человеческой жизни в невероятном масштабе. <…> нам надо понять и надо осуществить, нам, прожившим 3−4-5 лет (ведь мы недавно праздновали свое пятилетие), в условиях, когда все основывалось на отречении от старого, вот это понять труднее всего. Теперь мы уже добились в смысле отречения от старого и нам надо научиться работать по-новому в совершенно новой обстановке, в обстановке, которой в мире еще не бывало, нам необходимо научиться работать, так работать, чтобы вывернуться совсем наизнанку. Я думаю, товарищи, что эти слова и эти, так сказать, лозунги вам достаточно понятны, потому в течение почти года, что мне пришлось отсутствовать, на разные лады, по сотне поводов, вам приходилось, имея дело с предметом, работать, зная о том, что делается тут и там, вам приходилось практически об этих вопросах говорить постоянно, и я думаю, еще чаще вам по этим вопросам приходилось думать, и я уверен, что размышления об этом вопросе вас могли привести только к одному выводу: от нас теперь требуется еще больше той гибкости, которую мы до сих пор применяли на поприще гражданской войны.