Отныне она жаждала разгадать таинственные поучения Иисуса, прежде всего – самые странные и непостижимые, ведь именно в них скрывались невероятные истины и откровения. Возможно, Иисус говорил притчами потому, что хотел выразить необычайное, и теперь Алиса хотела расшифровать это любой ценой.
Она подошла к дому отца и увидела, что калитка открыта. Старик возился на грядках, нахлобучив соломенную шляпу.
– Милая! – воскликнул он, обернувшись. – А я тебя ждал.
Она поцеловала его, придвинула поближе старый кованый железный стул, выкрашенный в нежно-зеленый цвет, и уселась в тенечке под старой орешиной. На маленьком круглом столике лежали секатор и срезанные розы. Отец остался стоять, опираясь на лопату.
– Ну как ты? – спросил он.
– Очень жарко, и в поезде не работал кондиционер. А ты?
– Отлично.
Она сообразила, что обычно мало интересовалась его делами, машинально спрашивала, что нового, уклончиво отвечала на расспросы. Это что, была простая вежливость?
Она спокойно следила глазами, как отец снял садовые перчатки и положил на стол. Его лицо, сточенное резцом времени, казалось, хранило отпечаток прожитых лет, как радостей, так и невзгод.
Он куда-то ушел и сразу вернулся, неся маленькую вазу с водой, и поставил в нее розы.
– Это очень тяжело – стареть? – осторожно спросила Алиса.
Он улыбнулся:
– Конечно, старость приносит невзгоды, но все же я чувствую себя куда счастливее, чем в двадцать лет.
Она нахмурила брови:
– Ты мне никогда не рассказывал, что в молодости тебе тяжело жилось.
– Ну, не особенно тяжело.
Алиса вгляделась в него:
– И ты сейчас счастливее, чем тогда? Правда?
– Совершенно точно.
– Но у тебя ведь ослабло зрение и слух… Ты все время говоришь, что память уже не та…
– Конечно.
– И постоянно ищешь слова…
– Да.
– Тебе приходится отдыхать после часа работы в саду.
– Ясное дело.
– Что даже шум тебя утомляет…
– Все так, но это не мешает мне быть счастливее, чем в двадцать лет.
Алиса глядела на него с изумлением.
– А как ты это объясняешь?
Он улыбнулся, пододвинул себе стул и положил на стол соломенную шляпу.
– Видишь ли, возраст позволил мне освободиться от моих химер, жить в настоящем мире. А реальная жизнь гораздо счастливей, чем воображаемая.
– От твоих химер?
– Они сами, одна за другой, исчезали с возрастом.
– Я не совсем понимаю…
Он глубоко вздохнул.
– Со временем мы понемногу избавляемся от всего, что составляет несчастье для молодых: от красоты, физической силы, успешности и даже отчасти от интеллекта. Мы утрачиваем ту фору, что дается нам в двадцать лет.
Алиса вдруг испытала настоящий шок, поняв, что у отца что-то случилось с головой. На нее словно резким движением набросили пелену печали. Как могла она до сих пор этого не видеть? Слишком зацикливалась на себе, несомненно. Она почувствовала, что вот-вот расплачется. А вдруг это болезнь Альцгеймера?
– Папа, как ты… себя чувствуешь?
– Прекрасно. А что?
– А ты… можешь повторить все, что только что сказал? Кажется, ты оговорился.
– Я сказал, время освобождает нас от всего, что составляет несчастье для молодых: от силы, от красоты, от…
– Папа, пожалуйста, соберись. Ты не мог сказать такое…
Он рассмеялся:
– Слушай, может, перестанешь вести себя так, словно я во власти старческого слабоумия?
Алиса силилась улыбнуться, хотя догадывалась, что ее отчаяние видно за полкилометра.
– Папа… ты ведь прекрасно знаешь, что красота, сила, успешность не делают людей несчастными. Все… совсем наоборот. Видишь, мне далеко не двадцать лет, а ощутить себя счастливой мне как раз мешают моя внешность, неудачи, неумение быстро и метко ответить…
Он улыбнулся:
– Конечно, все так думают в твоем возрасте.
Она вздохнула:
– Я ни разу в этом не сознавалась, но, когда была подростком, я ненавидела тебя за то, что унаследовала твой нос. Считала, что он великоват.
Тут он уже расхохотался:
– Хорошо еще, что тебе не передалась моя лысина!
– Папа, есть серьезные исследования, доказывающие, что красивым людям легче найти работу, получить высокую должность. Что они успешнее. То же самое с ростом: чем выше человек, тем легче ему все удается. Это обосновано социологами, папа… Ну что ты смеешься?
– А на что тебе высокая должность или успех, если ты несчастна?
– А почему ты считаешь, что красота или эти свойства, которым все завидуют, делают людей несчастными?
Он медленно откинулся на спинку стула.
– Наконец-то хороший вопрос.
Алиса наморщила лоб. Ее досаду постепенно сменяла спокойная уверенность в разумности речи отца. Он глядел на нее с улыбкой.
– Пойди-ка поищи, там должна быть бутылочка бургундского, которую я припас в холодке к твоему приезду. И прихвати что-нибудь погрызть.
Алиса вышла и вернулась с блюдом, полным всякой всячины для аперитива.
Отец взял бутылку и раскрыл штопор швейцарского ножа.
– «Макон-шантрэ», вино Филиппа Валетта… Он страстно увлечен натуральными винами, занимается ими двадцать лет и овладел этим искусством в совершенстве.
Он плеснул немного вина себе в бокал, повертел его в пальцах и поднес к носу. Алиса заметила, как радостно сверкнули его глаза.
Потом он отпил маленький глоточек, лицо просияло от удовольствия.
– Что за тонкость!.. Какая полнота вкуса!.. А эти легкие нотки цитрусовых…
Он налил вина Алисе и поднял бокал:
– За молодость, ведь ее козыри – главная преграда счастью!
Алиса пригубила вино, наслаждаясь безупречно сбалансированным букетом ароматов.
Отец обернулся на свой сад, утопающий в цветах, – таких тайных садов в Клюни было множество, они прятались за домами, так что прохожие видели лишь скучные фасады.
Когда он снова заговорил, голос звучал спокойнее и глубже:
– В молодости у меня было возвышенное представление о старении. Все, что составляет нашу ценность, с возрастом мало-помалу у нас отбирается…
Он немного помолчал. Алиса согласно кивнула головой.
– Затем, – продолжал он, – поскольку время не остановишь, я стал ощущать изменения. Поначалу они незаметны, лишь когда тебе случайно попадется старое фото, осознаешь, что процесс пошел. У тебя легкий шок. Но это сперва, потом перестаешь об этом думать, жизнь продолжается, а вместе с ней и старение…