– Не говори чепухи. Это займет не больше получаса, – возразил Клем. – К тому же ты столкнул меня в реку, а затем заставил идти в Асангаро в одиночку. Считай это своим наказанием.
Я промолчал. Спорить не было сил. Как только мы выбрались из ямы, и я направился в сторону границы, я остановился, когда понял, что Клем не идет.
– Разве ты не…
– Я останусь здесь, – беззаботно заявил он. – Инти хочет дать мне урок кечуанского.
– Значит, я отправлюсь в лес, чтобы рисовать твои дендроглифы на морозе, пока ты будешь учить кечуанский в тепле?
– Дружище, брось, возможно, мы скоро уедем. Было бы глупо уехать без заметок о местных. У меня кончились пластинки для дагеротипии. И я крайне невосприимчив к урокам рисования.
Рафаэль наверняка находился рядом с границей. Возможно, я смог бы закончить рисунок по памяти или через бинокль.
– Хорошо, – согласился я. В этот момент вернулись дети. Они спустились по выкопанным ступеням в яму и начали рыться в земле, весело тараторя на кечуанском. Они искали белые камни, и кто-то из детей говорил об обломках старой маркайюк. Одна из девочек поднесла камень к уху, как я подносил ракушки, когда мне было столько же лет. Рафаэль наверняка сказал им, что здесь было что-то интересное, поэтому детей ждал веселый день.
Я не нашел свой бинокль, поэтому отправился в лес, но не прямиком к границе. Я уселся в корнях деревьях, растущих рядом со святым Томасом. Я повернулся к нему спиной, чтобы никто не мог снова подкрасться ко мне. Инти сделала для меня стеклянную фигурку святого Томаса, крошечную и идеальную. Она была отличным талисманом – согласно местной религии, святой Томас был покровителем садовников, – и я носил ее в кармане уже третий день. Инти сказала, что никто не знал его настоящего имени, но до прибытия испанцев он был стражем короля в Куско. Когда святой Томас впервые пришел к Бедлам, чтобы освободить людей Писарро, он рассказывал о королевском дворе инков, но теперь никто не мог говорить с камнями, кроме, разве что, Рафаэля, который избегал этой темы. Скорее всего, это была сказка для детей, но я не возражал.
Вскоре я заметил Рафаэля, стоявшего рядом с другой маркайюк. Он был ниже статуи, поэтому полностью скрывался за ней. Он поглядывал на меня.
– Если вы избегаете меня, не стойте там, просто уходите, – крикнул я. – Я смогу гнаться за вами не дальше восьми футов.
Рафаэль проигнорировал мои слова.
– Вы уверены, что должны там сидеть?
– Нет. Но Клем хочет получить рисунки, а я не хочу снова злить его.
– Даже больше, чем снова быть избитым и брошенным умирать на земле.
– Я не уми… – Я поперхнулся, потому что вдохнул слишком глубоко, и у меня снова заныли ребра. – Он вернулся сегодня утром. Он шел пешком четыре дня, я нет. Это меньшее, что я могу сделать для него.
– Для ноющего идиота, которые в душé ненавидит вас за то, что вы не можете ходить? На вашем месте я бы не выдержал.
– И поэтому у двери церкви всегда толпятся ваши друзья, – беззлобно парировал я. Приятно, когда тебе кто-то сочувствует, пусть и в грубоватой манере. – Послушайте, он побывал там. В Асангаро. Мартель должен прислать людей.
Рафаэль слегка наклонился назад, словно мысль о Мартеле давила на него.
– Хорошо.
– Если они не смогут расчистить путь… – начал я.
– Я не проведу вас через границу.
– Я знаю. Но вы можете пересечь ее. Если я научу вас срезать черенки, возможно, вы могли бы отправиться за ними? Мы… не останемся в долгу.
Я решил, что он спросит, чего стоило быть повешенным как вор на скале, и собирался сказать, что при необходимости мы возьмем его с собой в Индию, но он не заговорил об этом.
– Возможно, – ответил Рафаэль. Он стоял так неподвижно, что я подумал о каталепсии. Он работал в расстегнутом жилете, и на ветру мелькала индийская подкладка. Это не было каталепсией. Снова подул ветер, и Рафаэль повернул голову, словно его шея была флюгером. – Возможно, – тихо повторил он.
Я поколебался, не зная, как он относится ко мне теперь.
– Я хочу выпить кофе. У меня онемели пальцы от холода.
– Хорошо, – кивнул Рафаэль. Он медленно перешагнул границу и направился в сторону кладбища. Если он и сказал что-то, я не слышал. Я подождал, но через полчаса он так и не появился, и с реки пошел снег. Снежинки холодно мерцали в пыльце. Решив, что Рафаэль уже ушел домой без меня, я вернулся в церковь. Я ожидал увидеть его на кухне, но его не было. Дрова в печи превратились в угли. Я снова разжег печь и продолжил рисовать.
Я не заметил, как наступили сумерки, до тех пор, пока не перестал видеть штрихи карандаша на бумаге. Я не задумываясь завел механизмы в лампах, и они начали тикать. Я откинулся на спинку стула и посмотрел на лес через окно. Ветер поднимал пыльцу, но сияющих следов не было. Решив, что Клем остался у Инти на ужин, я приготовил себе киноа и оленину, которую кто-то принес Рафаэлю на неделе. Я приготовил достаточно еды и для Рафаэля, но он до сих пор не вернулся. Темнота сгущалась как смола. На мосту со стороны утесов мелькнул огонек. Я решил, что это Клем, но когда открыл дверь, то увидел Франческу. Ребенок лежал в покрывале, обвязанном вокруг нее. Она встревожилась, увидев меня, а не Рафаэля, и заговорила на осторожном, сбивчивом испанском.
– Я хотела найти отца Рафаэля, – пояснила она. – Он должен был проведать Хуана после обеда, но так и не… У него появились дела?
– Нет, – ответил я. – Думаю, он все еще в лесу.
Франческа изумленно отпрянула. Ее неровные плечи сдвинулись на разное расстояние.
– Он не должен там находиться в это время.
– Он мог пойти куда-то еще?
– Нет, он священник, – возразила Франческа, как будто это означало, что он был прикован к якорю, застрявшему между утесов. Она всмотрелась в лес. Сияющая пыльца окрашивала белые стволы деревьев в янтарный, но Рафаэля нигде не было. – Боже, они снова забрали его. Возможно, на долгие годы.
– Или он не чувствует холод и потерял сознание, – возразил я. – Мы должны найти его. Вы можете попросить людей помочь?
– Да, – ответила Франческа. Она прошмыгнула мимо меня к веревкам, которые уходили в темную колокольню над чердаком, где спал Рафаэль, и дернула за них. Колокола зазвенели, и их звон раздался на многие мили вокруг, но из леса так никто и не вышел.
19
На мосту засияли мерцающие огни ламп. Когда Франческа рассказала обо всем жителям, начался странный переполох: люди были скорее заинтересованы, чем обеспокоены, словно никто из них не верил в возможность гипотермии, обморока под деревом или нападения медведей. Хотя она сказала, что мы должны найти его, люди проигнорировали ее слова и безоговорочно направились к маркайюк. Статуи казались живыми в свете ламп. Они постоянно опускали руки, принимая вещи – пузырьки с солью, ракушки и веревки с молитвами в узелках. Все механизмы, находившиеся под землей, постоянно срабатывали из-за такого количества людей. Мария прижалась к святому Томасу. Она вцепилась в его руку и печально наблюдала за толпой.