— Я? С той самой минуты, как я вышла из этого здания, я добиваюсь того, чтобы вы от меня отвязались. Но до вас, кажется, туго доходит! А впрочем… мне не кажется.
Его светлость сверкает глазами так, что, по ощущениям, может взглядом материализовать воздушную схему. Если бы это было возможно. Вся магия в принципе активируется схемами: чаще всего ее нужно чертить — на бумаге, на дереве, на земле, на камне, в общем, на любом материале — и только после этого активировать. Разные заклинания — разные схемы, а дальше все зависит от вложенной в нее силы мага.
Маги высшего уровня, например, способны создавать серебряные и золотые, и есть еще алые. Это такая мощь, которая по сути своей созидать не способна, только разрушать и уничтожать. Поэтому она и называется запретной. Поэтому все, что под ней создается, — преступление. Что же касается воздушных схем, сильные маги тоже способны их создавать, но не глазами, а начертанием силовых линий в воздухе. Правда, удержать такую схему стабильной гораздо сложнее, чем нарисованную.
Его светлость смотрит на меня, потом резко разворачивается и уходит.
Туда ему и дорога!
Я продолжаю свой путь приблизительно в сторону остановки (по крайней мере я надеюсь, что в сторону остановки, пока что мой маршрут гордо именуется «подальше от его светлости как можно скорее»), когда буквально перед поворотом дорогу мне с рычанием перекрывает мобильез. Буквально перекрывает, чудом не зацепив подол моего платья. Его светлость распахивает дверцу:
— Садитесь!
— А не приказывать вы не пробовали?!
Судя по выражению его лица, зубы он сжал так, что сейчас от них останется зубной порошок. Я уже собираюсь его обойти, когда он цедит:
— Эри Армсвилл, я прошу прощения.
У меня урчит в животе. У меня так урчит в животе, что, по ощущениям, сейчас вот-вот перекроет урчание двигателя.
— Ненавижу вас, — сообщаю я, устраиваясь на сиденье. — Ладно, везите. Только быстро.
На меня посмотрели так, что мне захотелось стать маленькой и врасти в сиденье. Но я не вросла. Наоборот расправила плечи и так громыхнула дверцей, что у меня заложило уши. Со стороны его светлости что-то упало.
Кажется, второй раз за пять минут он напрочь лишился дара речи.
— Что? — поинтересовалась я под тяжелым, пристальным взглядом.
Такой не то что в мягкое кресло, в брусчатку закатает.
— Куда? — спрашивает его светлость с такими интонациями, что мне сразу становится понятно: «Каюк — это здесь, бежать — вон туда». Но мне бежать особо некуда, либо еда, либо проезд, поэтому я складываю руки на груди и сообщаю:
— Гостевой дом «Розовый куст».
— Что?!
— Гостевой дом «Розовый куст», — повторяю я. — Если у вас со слухом плохо, могу на листочке написать. Хотите?
Вместо ответа рычит мотор (а может, рычат они одновременно с его светлостью, просто мотор громче). Мобильез срывается с места и спустя некоторое время вылетает на набережную. Темнеет, уже зажглись магические фонари, их свет распыленными кляксами растекается над парапетом и отражается в темной прозрачной глади Ницары, самой большой материковой реки в мире. На нее и я смотрю — все-таки как безумно красиво! Перевернутая столица, подсвеченная огоньками, вытянутая на глянцевом холсте.
Жаль, я рисовать не умею, мое самое большое достижение — портрет матушки крупным планом, который я нарисовала в школе. Когда его увидела учительница, она обвела себя святым кругом, потому что решила, что я изобразила Претемного в парике. С тех нор у меня психологическая травма.
У учительницы, видимо, тоже.
— Где находится «Розовый куст»?
Я так увлеклась своими мыслями, что в реальность мобильеза его светлости выпала на полном ходу.
— Что?
— Ваш «Розовый куст». Где он находится? Я не обязан знать расположение каждой ночлежки в Барельвице.
Нет, все-таки от серана его светлость отличает одна существенная черта: даже серан не может быть настолько сераном!
— Не ночлежки, а гостевого дома, — поправила я. — Барген, шестьдесят восемь.
— Барген.
Последнее пробормотали себе под нос таким тоном, каким можно было бы поинтересоваться: что я вообще делаю, зачем и как меня сюда занесло? У-у-у, сноб проклятый! Улица Барген — это, конечно, не центр города, но вполне достойное место за те деньги, что я могу себе позволить.
Пока я размышляла на тему снобов, один из них коснулся пальцами схемы — совсем крохотной, рядом с рулем, и… ничего не произошло. Его светлость снова ткнул в крохотный круг, но круг на него не отреагировал. И правильно, я бы тоже не отреагировала, если бы в меня так бесцеремонно тыкали!
— Узор путеводителя поврежден, — пояснили мне. — Поэтому, не будете ли вы так любезны сообщить мне, где одностороннее движение в той части города?
— У меня все движение одностороннее. Я пешком хожу.
— Ах да. Как же я мог забыть.
— Да у вас вообще с памятью проблемы. И с причинно-следственными связями заодно!
Я отвернулась, рассудив, что и так достаточно времени потратила на общение с этим… с этим! Который мне пытками угрожал. И пьесу мою изъял. И вообще, если бы я знала, где там одностороннее движение, всенепременно сказала бы! Потому что чем быстрее я избавлюсь от его общества, тем лучше!
К счастью, заговаривать со мной больше не пытались, а встали аккурат перед поворотом, сразу за которым через два дома располагался «Розовый куст». Видимо, для того, чтобы не светиться рядом с «ночлежкой», а особенно рядом со мной. Я подхватила сумку и пьесу с колен, свободной рукой повернула ручку, и вылетела из мобильеза.
— Эри Армсвилл, вы ничего не забыли? — поинтересовались мне в спину, явно намекая на благодарность.
— Я? Нет. На всякий случай могу проверить сумку, если хотите, — мало ли, вдруг ваши коллеги решили оставить себе что-нибудь на память!
Ответа я дожидаться не стала, с гордо поднятой головой и широко расправленными плечами направляясь в сторону гостевого дома. Портье оторвался от чтения книги только для того, чтобы выдать мне ключ, самый обычный, с деревянным брелком и выбитым на нем номером комнаты. Я знала, что сейчас в богатых гостевых домах используют ключи с магическими схемами-близнецами. То есть на замок и на ключ наносится одна схема, и открыть замок можно только этим ключом, но где уж мне до богатых гостевых домов!
Вспомнился пренебрежительный взгляд его светлости, и желание треснуть его пьесой вспыхнуло с новой силой.
— Хорошая моя, — погладила верхний листочек. — Не бойся, завтра я тебя отвезу обратно эри Люмец. И никогда не буду бить тобой всяких… его светлостей!
Вошла в комнату и, только положив пьесу на стол, вспомнила, что забыла зайти в небольшую пекарню в конце улицы — за своим законным ужином, ради которого я каталась на мобильезе. Да что же такое-то, а!