Словом, так или иначе, кончался сон всегда одним и тем же — последними словами, долетевшими по радио с «бич-бонанзы», которые Кейз столько раз слышал с магнитофонной ленты во время расследования. Он просыпался и, лёжа рядом со спящей Натали, думал, вспоминал, мечтая о чуде — чуде, которое изменило бы прошлое. А потом он уже боялся заснуть, гнал от себя сон, чтобы избежать кошмара и новой пытки.
Вот тогда-то в тишине ночи совесть и стала всё чаще и чаще напоминать ему об украденных у работы минутах — роковых минутах, когда он мог и должен был раньше вернуться на своё место, но по беспечности не сделал этого, погружённый в думы о своём, личном. Кейз ведь знал то, чего не знали другие: что трагедия с Редфернами произошла по его вине, а вовсе не по вине Перри Юнта. Перри оказался случайной жертвой, жертвой стечения обстоятельств. Он был другом Кейза и не сомневался, что, будучи человеком добросовестным, тот быстро вернётся в диспетчерскую. Кейз же, зная, что его друг работает за двоих, понимая, какое это дополнительное бремя, задержался намного дольше, чем требовалось, и тем подвёл Перри: в итоге Перри Юнт оказался во всём виноват и пострадал вместо Кейза.
Перри Юнт стал козлом отпущения.
Но Перри всё же остался жив. А Редферны погибли. Погибли потому, что Кейз размечтался, наслаждаясь солнечным теплом, оставив недостаточно опытного стажёра справляться с обязанностями, которые лежали на нём, Кейзе, и к выполнению которых он был более подготовлен. Конечно же, вернись он раньше, он обнаружил бы Т-33 задолго до того, как самолёт приблизился к машине Редфернов. Это несомненно. Ведь он сразу заметил его, как только вернулся, но было уже поздно.
Снова и снова… час за часом, будто привязанная к жёрнову, мысль Кейза возвращалась в ночи к изначальной точке, терзая его, доводя до безумия невыносимой болью, угрызениями совести. Порой он засыпал в изнеможении — и опять кошмар, и опять он просыпался.
Мысль о Редфернах ни днём, ни ночью не покидала его. Ирвинг Редферн, его жена, дети стояли перед глазами Кейза, хотя он никогда в жизни не видел их. Собственные дети — Брайан и Тео — живые и здоровые, были как бы вечным для него укором. Ему казалось, что он виноват даже в том, что живёт, дышит.
Бессонница, потеря душевного равновесия стали вскоре сказываться на его работе. Он утратил быстроту реакции, начал колебаться, прежде чем принять решение. Раза два он даже «терял картинку» и вынужден был обращаться за помощью к коллегам. Впоследствии он понял, сколь тщательно за ним всё время наблюдали. Его начальники по опыту знали, что может произойти, к каким последствиям приводит переутомление.
Его вызывали к начальству, неофициально дружески с ним беседовали — это ничего не дало. Тогда по рекомендации Вашингтона и с согласия самого Кейза его перевели с Восточного побережья на Средний Запад, в международный аэропорт имени Линкольна, надеясь, что перемена места благотворно скажется на нём. Проявляя такую гуманность, чиновники учитывали и то, что старший брат Кейза, Мел, работает в этом аэропорту управляющим и, возможно, сумеет как-то повлиять на него. Натали, хотя и любила Мэриленд, без малейших возражений переехала на новое место.
И ничто не помогло.
Чувство вины не покидало Кейза, как не покидали его и кошмары — они только усугубились, приобрели иные формы, но не изменились по существу. Спать без снотворного, выписанного приятелем Мела, он уже не мог.
Мел понимал, что происходит с братом, но далеко не всё: Кейз по-прежнему ни словом не обмолвился о своём затянувшемся пребывании в уборной в Лисбергском центре. Через некоторое время Мел, видя, как ухудшается состояние брата, настоятельно посоветовал ему сходить к психиатру, но Кейз отказался. Рассуждал он весьма просто. Что толку искать какую-то панацею, какое-то заклинание, которое избавило бы его от чувства вины, если сам он сознаёт свою вину и ничто на земле или на небе, никакая клиническая психиатрия ничего тут не могут изменить?!
Состояние Кейза всё ухудшалось, так что под конец уже и Натали, при всём её умении применяться к обстоятельствам, стало невмоготу. Натали знала, что он плохо спит, но она понятия не имела о его кошмарах. И потому, потеряв терпение, она как-то раз спросила с досадой:
— Мы что, теперь до конца жизни должны носить власяницу? И мы уже не можем ни повеселиться, ни посмеяться? Если ты намерен и дальше так жить, то учти: я так жить не стану, и я не позволю, чтобы Брайан и Тео жили в такой атмосфере.
Кейз молчал, и Натали продолжала:
— Я уже не раз говорила тебе: наша жизнь, наш брак, дети — всё это куда важнее твоей работы. Если она тебе не по силам, зачем себя изнурять? Брось и займись чем-то другим. Я знаю, ты всегда говоришь мне: у нас будет меньше денег, и полетит пенсия. Но это же ещё не всё в жизни. Как-нибудь справимся. Трудностей я не боюсь, Кейз Бейкерсфелд, и примирюсь с ними. Возможно, я и похнычу, но совсем немного, а больше так жить нельзя. — Она еле сдерживала слёзы, но, совладав с собой, докончила: — Предупреждаю тебя, надолго меня не хватит. Если ты будешь упорствовать, тебе придётся жить дальше одному.
Впервые Натали намекнула на возможность разрыва. И тогда же Кейзу впервые пришла в голову мысль о самоубийстве.
Потом эта мысль утвердилась и переросла в решение.
Дверь погружённой во мрак гардеробной распахнулась. Щёлкнул выключатель. Кейз сощурился от яркого света над головой: он снова был в башне международного аэропорта имени Линкольна.
В комнату вошёл другой диспетчер — тоже на перерыв. Кейз спрятал в ведёрко сандвичи, к которым так и не притронулся, запер шкафчик и направился назад, в радарную. Его коллега с любопытством поглядел ему вслед. Ни тот, ни другой не произнесли ни слова.
Интересно, подумал Кейз, посадили ли тот военный самолёт, у которого отказало радио. Скорее всего, что посадили и экипаж при этом не пострадал. Во всяком случае, Кейз надеялся, что всё сошло благополучно. Ему очень хотелось, чтобы в этот вечер хоть у кого-то что-то было хорошо.
Направляясь к радарной, он сунул руку в карман и нащупал ключ от номера гостиницы, желая лишний раз удостовериться, что он на месте. Скоро этот ключ понадобится ему.
4
Прошёл почти час с тех пор, как Таня Ливингстон рассталась с Мелом Бейкерсфелдом в центральном зале аэропорта. Но даже и сейчас — хотя с тех пор произошло немало событий — она всё ещё чувствовала прикосновение его руки и вспоминала, каким тоном он ей сказал, когда они ехали в лифте: «По крайней мере, у меня будет повод увидеть вас сегодня ещё раз».
Тане хотелось верить, что и Мел тоже помнит об этом и найдёт время заглянуть к ней, хотя она знала, что ему надо ехать в город.
«Повод», о котором упомянул Мел, заключался в известии, полученном Таней в кафе. «На борту рейса восемьдесят обнаружен заяц, — пояснил Тане сотрудник „Транс-Америки“. — Вас вызывают. — И добавил: — Как я слышал, придётся вам повозиться: на этот раз заяц вроде с приветом».
Сотрудник оказался прав.