– Ну вот, – сказал он.
Он вдохнул, выдохнул, и моя грудь вздымалась и опускалась в такт его груди. Его ладони по-прежнему обвивали мне затылок, лицо его было так близко, что я могла его поцеловать. Слезы у меня на щеках высыхали, стягивая мне кожу, а его большой палец поглаживал мягкую ямочку у меня за ухом. Стрейн сказал, что благодарен за то, как я себя до сих пор вела. Очень храбро с моей стороны взять на себя ответственность, пожертвовать собой. Это доказательство любви. Скорее всего, никто еще не любил его так, как я.
– Я ничего не расскажу, – сказала я. – Не хочу. Никогда не расскажу.
– Я знаю, – ответил он. – Знаю, что не расскажешь.
Мы вместе придумали, что я скажу на завтрашнем собрании, как возьму вину за слухи на себя, попрошу прощения за ложь и проясню, что Стрейн не сделал ничего плохого. По его словам, то, что мне приходится так поступать, было несправедливо, но обелить его имя – единственный способ выйти сухими из воды. Он поцеловал меня в лоб и уголки рта так же, как во время наших первых объятий и поцелуев за столом у него в аудитории.
Перед уходом я оглянулась и увидела, как Стрейн стоит на темной лужайке. Его силуэт был окружен светом, льющимся из окон в гостиной. Стрейн излучал благодарность, заливал меня любовью. Вот что такое быть самоотверженной, быть хорошей, думала я. Как я могла считать себя беспомощной, когда его спасение было исключительно в моей власти?
На следующее утро в аудитории мистера Шелдона собрались двадцать шесть человек из списка Дженни. Парт на всех не хватило, и кое-кто из ребят просто прислонился к стене. Я никого не узнавала, видела только качающиеся и колеблющиеся лица, океан буйков. Миссис Джайлз велела мне встать рядом с ней и зачитать заявление, которое мы со Стрейном придумали накануне.
– Все непристойные сплетни, которые вы могли слышать обо мне и мистере Стрейне, не соответствуют действительности. Я распространяла о нем слухи, которые не должна была распространять. Я прошу прощения за обман.
Лица с недоверием смотрели на меня.
– У кого-нибудь есть вопросы к Ванессе? – спросила миссис Джайлз.
Поднялась одна рука. Дина Перкинс.
– Я просто не понимаю, зачем ты все это сочинила, – сказала Дина. – Это бессмысленно.
– Эмм… – Я посмотрела на миссис Джайлз, но та только пялилась на меня в ответ. Все на меня пялились. – Это не вопрос.
Дина закатила глаза:
– Я просто хочу спросить: зачем?
– Не знаю, – ответила я.
Кто-то спросил, почему я вечно сижу у него в классе.
Я сказала:
– Я никогда не сижу у него в классе.
Это было настолько наглой ложью, что пара человек засмеялись.
Кто-то еще спросил, все ли у меня в порядке «типа с головой».
– Не знаю, наверное, нет, – ответила я.
Вопросы продолжались, и я осознала очевидное: у меня не будет пути назад, после этого не будет.
– Ладно, – сказала миссис Джайлз, – довольно.
Всем раздали листочки с тремя вопросами. Первый: от кого вы услышали этот слух? Второй: когда вы его услышали? Третий: рассказывали ли вы о нем родителям? Когда я уходила, все двадцать шесть человек, склонив головы, заполняли опросники. Все, кроме Дженни. Она сидела, скрестив руки на груди и упершись взглядом в свою парту.
Когда я вернулась в «Гулд», родители уже собирали мои вещи. Кровать была голой, в шкафу было пусто. Мама не глядя совала что попало в мусорный мешок – мусор, бумаги, все, что лежало на полу.
– Как все прошло? – спросил папа.
– Что все?
– Ну, сама понимаешь… – Не зная, как это назвать, он помолчал. – Собрание.
Я не ответила. Я не знала, как оно прошло, не могла даже сообразить, что случилось на самом деле. Глядя на маму, я сказала:
– Ты выбрасываешь важные вещи.
– Это мусор, – ответила она.
– Нет, ты кладешь туда школьные штуки, мне они нужны.
Она отошла и позволила мне порыться в мусорном мешке. Я нашла сочинение с пометками Стрейна, его раздаточные материалы об Эмили Дикинсон. Я прижала бумаги к груди, чтобы родители не видели, что именно я хочу сохранить.
Папа застегнул мой большой чемодан, набитый одеждой.
– Начну перетаскивать вещи в машину, – сказал он, выходя в коридор.
– Мы уезжаем сейчас? – Я повернулась к маме.
– Давай, – сказала она. – Помоги мне прибраться.
Она открыла нижний ящик моего стола и ахнула. Он был набит мусором: смятыми бумажками, обертками от еды, использованными салфетками, почерневшей банановой кожурой. Несколько недель назад, прямо перед досмотром комнат, я в панике сунула все туда и забыла выбросить.
– Ванесса, господи!
– Если собираешься на меня орать, дай я сама все сделаю. – Я выхватила у нее мешок.
– Почему ты не можешь просто выбрасывать ненужное? – спросила она. – Боже, Ванесса, это же мусор. Мусор. Как можно копить мусор в ящике стола?
Сосредоточившись на дыхании, я высыпала содержимое ящика в мешок.
– Это негигиенично и ненормально. Знаешь, иногда ты меня пугаешь. Эти твои поступки, Ванесса, они просто не лезут ни в какие ворота.
– Вот. – Я засунула ящик обратно в стол. – Все чисто.
– Мы должны его дезинфицировать.
– Мам, и так сойдет.
Она оглядела комнату. Все по-прежнему было перевернуто вверх дном, но трудно было сказать, насколько по моей вине, а насколько из-за сборов.
– Если мы сейчас уезжаем, – сказала я, – мне надо кое-куда зайти.
– Куда тебе надо зайти?
– Десять минут.
Мама покачала головой:
– Никуда ты не пойдешь. Ты останешься здесь и поможешь нам прибраться.
– Мне нужно кое с кем попрощаться.
– Ванесса, с кем тебе нужно попрощаться? У тебя же нет никаких долбаных друзей.
Она смотрела, как мои глаза наполняются слезами, но непохоже было, чтобы ей стало меня жаль. Скорее она выглядела так, будто чего-то ждет. Так все смотрели на меня всю эту неделю – будто ждали, что я сломаюсь. Мама снова занялась уборкой, рывком выдвинула верхний ящик комода и принялась охапками доставать одежду. Что-то выскользнуло и упало на пол между нами – снимок, на котором мы со Стрейном стояли на деревенском причале. Какое-то время мы с мамой с одинаковым потрясением смотрели на него.
– Что… – Мама присела на корточки, потянулась к снимку. – Это что…
Я молниеносно нагнулась, схватила фотографию и прижала ее лицевой стороной к груди.
– Это так, ерунда.
– Что это? – спросила мама, протягивая ко мне руку.