Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Олег Хлебников cтр.№ 31

Когда у меня вышла первая книжка стихов «Наедине с людьми», я лежал в московской больнице с желтухой. Получивший несколько экземпляров этой тоненькой книжки Андрей Чернов начал ее распространять. И, в частности, передал знакомому по Литинституту Александру Петровичу Межирову.

Я к тому времени успел вполне самостоятельно открыть для себя этого поэта, купив его книгу «Тишайший снегопад». А в ней были и «Календарь», и «Баллада о цирке», и «Одиночество гонит меня…», и «Артиллерия бьет по своим», и тот же «Тишайший снегопад…». В общем, Межиров сразу стал для меня одним из самых любимых поэтов. И я трепетал в ожидании его реакции на мою книжку.

А вскоре – едва я выписался из больницы – Чернов сообщил мне, что Александр Петрович хочет со мной познакомиться. Я ему позвонил, и мы договорились, что он встретит меня у платформы Переделкино.

Межиров подкатил на своих «Жигулях». Был он дьявольски элегантен: безупречный серый костюм точно рифмовался с благородной сизоватой сединой. Поражали огромные печальные глаза («падшего ангела», как определил их Марк Андреич Соболь). Первое, что он сказал, было: «Мне к-кажется, вы болели, почему-то думаю – желтухой». Меня это поразило: я уже не походил на китайца и был уверен, что подробности моего физического состояния Чернов ему не докладывал.

Александр Петрович привез меня еще не на свою (тогда таковой у него не было), а на снимаемую дачку. И начался наш четырехчасовой разговор. В процессе этого разговора я несколько раз приходил в восторг от уровня межировского знания поэзии, его страстной любви к ней и убедился в своем оглушительном невежестве. Но уходил от Петровича в приподнятом и даже подпрыгнутом состоянии.

С тех пор мои приезды к нему в Переделкино или в аэропортовскую квартиру стали частыми праздниками.

А в 1983 году я поступил на Высшие литературные курсы при Литинституте (ВЛК). Есть такая двухгодичная синекура для членов СП, не имеющих филологического образования, задуманная в свое время Горьким как ликбез для малограмотных писателей. Поэтический семинар здесь вел Межиров (и вел блистательно!). Именно он и написал закрытую рецензию на меня, которой было достаточно для поступления (о, хотел бы я увидеть ее опубликованной!).

…Однажды он пришел вести очередной поэтический семинар на ВЛК с оторванной верхней пуговицей на рубашке и с трехдневной седой щетиной. Прямо по Пушкину: «Стальной щетиною сверкая…» Лицо с таким необычным для него украшением казалось мистически сюрреальным и как бы двоилось.

Причиной появления щетины не могла быть простая неаккуратность. Мы, его семинаристы, это как-то сразу почувствовали. И наиболее нахальные – в том числе я – поинтересовались, не случилось ли с ним чего.

«Я т-только что с награждения», – ответил Межиров.

Мы поначалу ничего не поняли, хотя на самом деле объяснение было предельно исчерпывающим и откровенным.

Шел карикатурный черненковский год. Упомянутое мероприятие – награждение писателей к пятидесятилетию СП – было уникальным в своем роде. Оно проходило под лозунгом: всем сестрам – по серьгам! – и в общем списке награжденных трудно было не найти хотя бы одного сколько-нибудь заметного (верноподданичеством, талантом или оглушающей бездарностью) автора.

По случаю этого события я сочинил бесхитростное, но абсолютно достоверное четверостишие:

Отказаться от «награды», как это сделали Ахмадулина и Окуджава, Межиров не мог. То ли потому, что не был защищен такой, как у них, популярностью, то ли оттого, что не позволял себе проявлять такую брезгливость. Но и верноподданически благодарить родную партию за щедрость и заботу – тоже не мог.

Он выбрал третье: щетину в Кремлевском дворце.

На следующий день в Литинституте Межиров появился чисто выбритым и, по-моему, даже, что редко с ним случалось, при галстуке.

Я так подробно остановился на этом эпизоде потому, что, мне кажется, такой способ поведения, продемонстрированный им при «награждении», вообще характерен для его бытования в советской литературе.

Собственно, советским поэтом – в чистом виде – он никогда не был, но стальную щетину советского поэта успешно отрастил (и облик его перед глазами двоится).

Возможно, какое-то время Межиров считал эту «приращенную» к лицу маску своей неотъемлемой принадлежностью.

Как бы иначе он написал один из главных гимнов рухнувшей системы? Причем, в отличие от одиозного михалковского текста, написал талантливо. «Коммунисты, вперед!..» – стихотворение настоящее и значительное. Имея в виду именно его, сам Межиров в поздних стихах вынес себе такой приговор:

Большой поклонник гиперболы, Межиров этими строчками как бы заклинает: «Чур меня, чур!» И все же «Коммунисты, вперед!..» – сильные стихи (их далеким эхом звучат даже такие межировские строчки: «О, какими были б мы счастливыми, / Если б нас убили на войне…»). А в настоящих стихах, как известно, ни солгать, чтобы не заметили, ни скрыть что бы то ни было невозможно.

Как будто бесспорная истина.

Но один убедительно заикающийся голос мне возражает: что-то из Шопенгауэра цитирует – о том, что артистизм предполагает лживость, поминает русскую пословицу: «На голой правде трава не растет», более того, даже вдохновенно кается:

Голос этот принадлежит Межирову.

В отличие от вдохновенного вранья, которое, как правило, сродни хвастовству – этакая ноздревщина – и, в общем, бесцельно, ложь – всегда «во спасение». Классический случай – горьковский Лука и сам Алексей Максимович, которые своей ложью «спасали» окружающих и себя, говоря современным языком, от отрицательных эмоций, – более того, таким легким и доступным способом гармонизировали мир.

Но ложь – только следствие, а причина – страх. «Я не разбивал эту чашку!» – в первый раз лжет ребенок, боящийся наказания.