Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Олег Хлебников cтр.№ 3

Тогда у ворот нашего двухэтажного деревянного дома на улице Коммунаров дед появлялся то со связкой белок на ремне, то с глухарем или тетеревом (хвойный вкус глухариного супа помню до сих пор).

А еще Валерьян Егорович искал клады, разводил пчел, делал запруды и запускал в образовавшиеся водоемы зеркального карпа, клал печки, рубил лес и строил избы, а также недолго был токарем на одном заводе, вахтером на другом и всегда – вольным человеком.

Свои фронтовые медали дед пустил на блесны.

«Международным положением» – так называлось тогда все, связанное с политикой, – дед интересовался, слушая Круглый стол по радио. Коммунистов называл ворами и власти совершенно не доверял – когда говорил про нее, так щурился, что, казалось, ясно видит впереди что-то, скрытое от других.

Вообще представляется, что смотрел он на мир с какой-то более высокой точки, нежели большинство. Может быть, такому его взгляду способствовало пребывание на питерских строительных лесах или на деревьях в прикамском лесу во время охоты?

Во всяком случае вспоминается Ошо с его рассуждением о том, что категория времени зависит от высоты и обширности взгляда. Если сидишь под деревом и к нему едет повозка, то эта повозка для тебя – ближайшее будущее (станет настоящим, когда до тебя доедет); если же сидишь на дереве, то уже видишь эту повозку, и, следовательно, она для тебя настоящее (то есть ты можешь наблюдать свое закрытое от приземленного взгляда ближайшее будущее); ну а если подняться еще выше да к тому же развить в себе внутреннее зрение!..

В общем, время – наверняка неотделимо от пространства и, хотя, скорее всего, представляет собой некий шар, движемся-то мы по его радиусу. И вот по этому радиусу я продвинулся уже на двадцать с лишним лет дальше культбазовского деда и наконец увидел то, что, возможно, он знал давно: коммунисты в нашей стране посжигали собственные партбилеты, после чего почти открыто проявили свою воровскую сущность. Дед Валерьян оказался прав, но доказательств своей правоты не дождался, хотя на несколько лет пережил бабушку.

Его зарезали на операционном столе, вырезая всего лишь грыжу. Было ему 84… Не так мало. Его сын Парень, мой отец, до этого возраста не дожил. И Самойлыч много лет не дожил. И Станислав Борисыч… Когда он (Рассадин) узнал о смерти моего отца, сильно сопереживал. А сам умер ровно через две недели. И почти все мои «дядьки» ушли раньше. Но – это Борисыч любил цитировать (из Жуковского):

Вскоре после смерти отца Парень сдал – увы, уже не экзамен. Расслабился, полностью подчинился матери. Но до этого успел познакомиться с Самойлычем.

Произошло знакомство в Москве, куда я к тому времени переехал, в пятикомнатной писательской квартире Самойлова. Я там проживал. Парень приехал навестить сына.

Самойлыч в то время жил в основном в Прибалтике, но часто наезжал в Москву – и начинался праздник.

Когда Самойлов приезжал в Москву, Москва сама к нему приходила.

Обилие знаменитых друзей Самойлыча не мешало мне приводить в дом и моих товарищей (это слово, замаранное советской властью, на моих глазах успешно возрождал Щекоч – один из самых близких моих друзей-товарищей, хотя и немного дядька). К ним Самойлыч относился внимательно и радушно, как подобает относиться к друзьям сына. Тем более внимательно и радушно он отнесся к моему кровному отцу.

Тот приехал в столицу как настоящий провинциал: с банками своего меда и маминого варенья, но без провинциальной гордыни.

В первый же вечер состоялось обильное застолье, на котором хорошо помню Левитанского. По тому факту, что в какой-то момент Юрий Давидович запел свою песенку про лотерейный билет, который «за тридцать копеек всего», а потом и любимую русскую народную «Когда будешь большая, отдадут тебя замуж…», можно судить, как долго длилось застолье. Очень долго.

Одной из главных тем разговора был сталинизм.

Отец Парень рассказал про свою старшую сестру Евдокию (для меня Тетьдусю).

Она ушла на фронт добровольно. Поскольку хорошо знала немецкий, служила переводчицей при штабе полка. Попала в плен из окружения, была отправлена в Германию. Там работала на какого-то бауэра. Бежала с еще двумя русскими. Их поймали (подвела выпечка на подоконнике открытого окна дома в немецкой деревне – голодные были, не удержались). Попала в Дахау. Освободили американцы, предлагали поехать в Штаты – отказалась. В результате – и это уникальный случай! – довоевала в той же части, из которой попала в плен (его обстоятельства были абсолютно прозрачны). Вернулась победительницей, уже из Болгарии. По дороге домой познакомилась с раскрасавцем-гармонистом. Влюбилась. Но его «выявили» как «власовца» (за то, что состоял в армии этого генерала, но не в РОА, а еще в той – Красной, Власов же был даже любимцем Сталина). Красавец-гармонист бесследно исчез. А вскоре взяли и ее. Отправили на Колыму. Говорила, что в Дахау было лучше.

– Но после лагерей она вышла замуж, – закончил рассказ отец Парень, – и сумела родить двоих детей – вот настоящий подвиг!

Самойлыч внимательно слушал, влажнел глазами, сказал, что это целый роман, и заговорил о том, как они, молодые поэты, попавшие на фронт со студенческой скамьи (ИФЛИ и Литинститута), относились к Сталину: