Будь у Мигеля хоть малейшая возможность связаться со своими шефами и получить у них ответ, он так бы и сделал. Но в данный момент он не мог воспользоваться единственным надежным каналом связи, а звонок по радиотелефону мог быть прослежен. Мигель требовал от всех участников операции, чтобы телефоны использовались исключительно для переговоров между машинами или между машинами и штаб-квартирой. Ни по каким другим номерам категорически не разрешалось звонить. Необходимые звонки в другие города делались из телефонов-автоматов.
Таким образом, решать Мигелю приходилось самому. При этом следовало учесть, что дополнительный гроб повлечет за собой и дополнительный риск. Стоит ли игра свеч?
Мигель решил, что стоит. По опыту он знал, что, предъявив свои требования, “Сендеро луминосо” убивает одного из узников, а труп бросает в таком месте, чтобы его нашли: пусть все знают, что похитители – люди серьезные. Присутствие Энгуса Слоуна означало, что в их распоряжении есть лишний человек, – тогда женщину и мальчишку можно будет пока не трогать и прикончить позже, если потребуется второе подтверждение. Словом, с этой точки зрения лишний узник был выгоден.
И Мигель сказал Баудельо:
– Да, старик едет с нами.
Баудельо кивнул. Несмотря на внешнюю уверенность в себе, он внутренне трясся в присутствии Мигеля, так как накануне совершил серьезную промашку – сейчас он это понимал, – поставив под угрозу всеобщую безопасность. Он сидел в одиночестве, и ему стало бесконечно тоскливо – тогда он взял и позвонил по одному из радиотелефонов в Перу. Разговаривал он с единственным близким ему человеком – своей неряшливой подругой жизни, с которой они часто выпивали и которой сейчас ему отчаянно не хватало.
Волнение, в каком пребывал Баудельо в связи с этим звонком, и явилось причиной того, что он не сразу отреагировал на неожиданно возникшую ситуацию.
* * *
Когда Джессика возле супермаркета стала вырываться из рук тащивших ее людей, она была словно в шоке и лишь через минуту-другую с ужасом поняла, что происходит. Даже после того, как ей заткнули рот кляпом, она продолжала отчаянно бороться, особенно увидев, что неизвестные громилы схватили и Никки, а Энгуса безжалостно ударили, и он упал. Но буквально через несколько мгновений ей сделали укол, сильное лекарство попало в кровь, опустилась черная пелена, и Джессика потеряла сознание.
И вдруг она начала выбираться из этого состояния, оживать, к ней возвращалась память. Сначала смутно, потом все явственнее она стала различать звуки. Джессика попыталась шевельнуться, что-то сказать, но обнаружила, что не способна ни на то, ни на другое. Она попыталась открыть глаза, но и они не открывались.
Она словно находилась на дне темного колодца, старалась сделать хоть что-то, что угодно, – и не могла.
Затем наступил момент, когда голоса зазвучали явственнее, вспомнилось то, что произошло в Ларчмонте.
И Джессика открыла наконец глаза.
Баудельо, Сокорро и Мигель этого не заметили.
Джессика чувствовала, что к ней возвращается жизнь, но не могла понять, почему не может двинуть ни рукой, ни ногой – разве только чуть-чуть. Потом увидела, что левая рука ее привязана ремнями к кровати, и поняла, что лежит на чем-то вроде больничной койки и что другая ее рука и обе ноги тоже привязаны.
Она слегка повернула голову и застыла от ужаса.
На соседней койке лежал Никки, привязанный так же, как и она. А за ним – Энгус, тоже привязанный, только веревками. А дальше – о нет. Только не это! – она увидела два раскрытых гроба разной величины, явно предназначенных для нее и для Никки.
Вот тут она закричала и стала отчаянно биться. Каким-то образом ей удалось высвободить левую руку.
Трое заговорщиков тотчас повернулись на крик. Баудельо, которому следовало немедленно отреагировать, оцепенел от испуга.
А Джессика, продолжая отчаянно биться, протянула левую руку и стала шарить, пытаясь найти хоть что-то, что можно было бы использовать в качестве оружия. Радом находился стол с инструментами. Под руку ей попалось что-то вроде кухонного ножа для чистки овощей. Это был скальпель.
Баудельо, придя в себя от изумления, кинулся к Джессике. Увидев, что она сумела высвободить руку, он хотел было снова пристегнуть ее ремнями с помощью Сокорро.
Но Джессика оказалась быстрее него. В своем отчаянии она взмахнула ножом и рассекла лицо Баудельо, затем руку Сокорро. У обоих на коже сначала появились узкие красные полоски. А через мгновение хлынула кровь.
Баудельо, не обращая внимания на боль, все-таки пытался схватить руку Джессики. В этот момент к койке подскочил Мигель и, ударив Джессику изо всей силы кулаком, помог Баудельо пристегнуть руку пленницы.
Мигель вырвал у нее скальпель. Джессика еще пыталась бороться, но это было уже бесполезно. Сознавая свою беспомощность, она разразилась слезами.
Тут возникло новое осложнение. Анестезия переставала действовать и на Никки. А крики матери довольно быстро привели его в сознание. Он тоже начал кричать и вырываться, но, конечно, не смог высвободиться.
Энгус же, которому ввели снотворное позже, чем остальным, даже не шевельнулся.
В комнате стоял невероятный шум, но и Баудельо, и Сокорро – оба понимали, что пора заняться собственными ранами. Сокорро заклеила пластырем порез на руке и стала помогать Баудельо, пострадавшему больше нее. Она прилепила к ране на его лице марлевые тампоны, но они тотчас пропитались кровью.
Баудельо, кивком поблагодарив ее, указал на инструменты и пробормотал:
– Помоги-ка мне.
Сокорро жгутом перекрутила левую руку Джессики. Баудельо ввел ей в вену иглу и сделал инъекцию пропофола. Джессика продолжала кричать и дергаться, пока глаза у нее не закрылись, и она снова погрузилась в забытье.
Баудельо и Сокорро перешли к Никки и повторили процедуру. Он тоже перестал кричать и обмяк – сознание снова покинуло его.
Затем, не желая дожидаться, когда старик тоже придет в себя и надо будет усмирять его, Баудельо вколол пропофол и ему.
Мигель не вмешивался в их действия, но кипел от бешенства. И теперь набросился на Баудельо:
– Ах ты, безрукая задница! – Глаза его сверкали. – Pinche cabron! <Козел недоучка (исп.).> Ты же мог все погубить! Да знаешь ли ты, что ты вообще делаешь?
– Знаю, – сказал Баудельо. Марлевые тампоны, прикрывавшие рану на его лице, промокли, и кровь текла по щеке. – Я неверно рассчитал. Обещаю – такого больше не случится. Красный от злости, Мигель молча выскочил из комнаты. Осыпав Баудельо ругательствами, он ушел, а Баудельо с помощью ручного зеркальца принялся обследовав свою кровоточащую рану. И сразу все понял. Во-первых, у него теперь до конца жизни будет шрам через все лицо. И во-вторых, – что было куда важнее, – надо немедленно зашить рану. В данных обстоятельствах в больницу или к другому врачу он обратиться не мог. Значит, оставалось только сделать все самому – с помощью Сокорро.