Горькие травы - читать онлайн книгу. Автор: Кира Козинаки cтр.№ 64

Он тянет руку в мою сторону — будто инстинктивно, на ощупь. И его потяжелевшая ладонь ложится на мою коленку.

— И снег… Снег тогда шёл наверх…

Однажды, очень много лет назад, когда мы ещё жили в крохотной хрущёвке рядом с университетом, Сонька свалилась с гриппом. Все три дня, пока градусник выдавал запредельные показатели, я висела на телефоне с Сонькиной мамой и бегала к компьютеру со слабеньким интернетом, пытаясь понять, что прямо сейчас творится с организмом подруги и как я могу ей помочь. Тогда я и узнала всё про озноб и жар, про стадии протекания заболевания, про методы лечения — от классических до народных. И ещё выяснила, что больным с высокой температурой свойственны бред и даже галлюцинации. Шанс познакомиться с последними, к счастью, не выпал, зато Сонька настойчиво требовала немедленно отвести её весело кружиться на карусельках, а в какой-то момент даже попыталась сама встать с постели и пойти в парк, но спутала входную дверь с дверцей шкафа.

Вот и сейчас, наученная опытом, я понимаю, что Пётр с температурой под сорок определённо бредит. Только почему-то чувствую, как в мои плотно запертые ворота ударил тяжёлый таран — до дрожи и звона в ушах. Я помню, тоже помню, как бросилась тогда ему на шею, как опьянела от его запаха, как задохнулась от его улыбки уголком губ, как хлопья последнего в уходящем году снега летели вверх. И как действительно назвала его любимым — из тысячи слов. Не догадываясь, что тем самым будто поставлю клеймо, будто предрешу собственную судьбу.

Накрываю рукой его горячую ладонь на своём колене, очерчиваю пальцами острые костяшки, обвязываю наши запястья махрящимися нитями былого и падаю, падаю, падаю, разбиваясь на миллиарды осколков.

Пока телефон в заднем кармане джинсов не пищит входящим сообщением.

Достаю, смотрю на экран и непроизвольно охаю. Потому что я так привыкла не думать о Варе, приучила себя, внушила, что это единственный способ не сойти с ума, что и сегодня совершенно о ней забыла. А ведь мы договаривались поужинать и отпраздновать её именины! И вот уже начало одиннадцатого, а я так и не явилась домой и даже не предупредила, что задерживаюсь, о чём она крайне вежливо и напоминает своим сообщением:

«Извини, если отвлекаю, но скоро ли ты вернёшься?»

И как мне сказать Варе о том, что стоило им с Петром расстаться, как я тут же примчалась к нему домой? И уже будто бы была приглашена занять её место — сводящей с ума и голой, почти и в горе, и в радости. Как объяснить, что ещё вчера я била себя пяткой в грудь, утверждая, что даже разговоры о Петре — это много чести, а сегодня обнимаю рукой его ладонь и слабовольно хочу лечь рядом?

На секунду задумываюсь, а не наврать ли мне Варе чего-нибудь, но быстро осекаю себя — на вранье никаких отношений, даже дружбы, не построишь. Поэтому ещё какое-то время нерешительно рисую пальцем зигзаги на экране телефона, малодушно решаю не звонить, но пишу — так, как есть:

«Пётр заболел. Я отвезла его домой, дала лекарства, но температура пока держится. Давай перенесём ужин на другой день?»

Вижу, что сообщение доставлено и прочитано, но Варя так долго молчит, что я начинаю чувствовать себя чудовищем, предательницей, обманщицей, преступницей…

А потом она отвечает:

«Думаю, тебе лучше остаться».

«Не верь ему, если он говорит, что с ним всё в порядке. А если начнёт петь, называть себя мистером Бензедрином[1] и просить не пускать к нему врачей — это значит, что пора звонить в скорую. Но надеюсь, до этого не дойдёт».

«Поужинаем в другой раз, не переживай».

И следующим сообщением Варя присылает смайлик. Маленький улыбающийся смайлик.

Я и не знала раньше, какое облегчение может принести один простой глупый жёлтый смайлик, появившийся в моём телефоне в нужный момент!

А потом начинается моя бесконечная ночь.

Меняю компресс, обтираю уксусным раствором подмышечные впадины, локтевые и подколенные сгибы, заставляю Петра пить. Он сопротивляется, дёргается, елозит по кровати, что-то мычит, обдаёт меня огненным дыханием, и в какой-то момент мне даже кажется, что начинает петь, как предупреждала Варя. Но обходится: через час температура спадает до тридцати восьми. Ещё через час — до тридцати семи с половиной, и Пётр наконец-то успокаивается, получает долгожданное одеяло и засыпает.

Ровно до второго акта представления через пару часов, когда температура снова поднимается, а с ней возвращаются жар, хрипы и стоны. И я вливаю в него «Терафлю», завариваю чай с малиной, опять отнимаю одеяло, опять кладу холодный компресс на лоб, опять обтираю уксусным раствором, опять переживаю, всем своим существом чувствуя, как ему плохо. И мой мир снова сужается — теперь до квартиры-студии в центре города, в красивой новостройке за стеной старых купеческих домов, где я пытаюсь охладить бытовой магией и обогреть всепоглощающей нежностью одного очень важного для меня человека.

Температура спадает только через несколько часов, и Пётр, наконец, начинает потеть — верный признак того, что самое страшное позади. Ещё какое-то время сижу рядом, слушая его дыхание — хриплое и прерывистое, но глубокое. А потом на тяжёлых ногах дохожу до дивана и проваливаюсь в сон, едва тело принимает горизонтальное положение.

Чтобы проснуться через час и пощупать лоб Петра.

А потом проснуться ещё через час от рёва его будильника, в один прыжок преодолеть расстояние до стула, чтобы выключить телефон. И скользнуть рукой по влажной груди Петра, засунуть градусник в подмышку и убедиться, что температура застыла на безопасных тридцати семи с половиной.

И снова проснуться через час, уже привычно пощупать лоб и заставить выпить воды.

А потом, в восемь, окончательно подняться с неудобного дивана, когда на телефон приходит напоминание о «срочном» алоэ, которое я обещала доставить сегодня.

С трудом не поддавшись уговорам Платона, во взгляде которого отчётливо читалось «Ну давай ещё полежим, а?», я волочу ноги в ванную, долго умываюсь, полощу рот с зубной пастой, собираю волосы. На кухне, стараясь не шуметь, варю себе кофе, чтобы хоть немного взбодриться. Заодно кипячу чайник и варю овсяную кашу — сама я её терпеть не могу, но, по поверьям, силы она восстанавливает.

Слышу тугой хриплый вздох за спиной, вздрагиваю и оборачиваюсь. Пётр стоит у стены, опершись на неё рукой, смотрит на меня уставшим, но вполне ясным взглядом. Осунувшийся, мокрый, волосы прилипли ко лбу, губы приоткрыты, дышит ртом, а грудь медленно поднимается и опускается вслед за дыханием. И чёрт бы побрал эту грудь и мои нимфоманские наклонности, потому что очень уж он хорош, когда стоит так посреди квартиры в одних боксерах.

— Привет, — говорю. — Ты как?

Он неуверенно пожимает одним плечом в ответ.

Подхожу к нему, убираю волосы с лица и трогаю лоб. Я столько раз делала это за ночь, что даже не сразу понимаю, что тогда Пётр спал или был в забытье, а сейчас — нет, поэтому расстояние между нами вдруг кажется слишком близким, а жест — слишком интимным. Он не шевелится, смотрит в глаза, и я поспешно отступаю на шаг назад, смущённо отводя взгляд.