– Неужели?
– Да! А еще он заявил, что теперь вегетарианец и не ест мясо! Вчера на ужин давился брокколи.
– За здоровый образ жизни? Как-то не сочетается с сигаретами…
– По моральным соображениям! Ему зверушек жалко! А еще он сказал, что поедет автостопом до Владивостока! И будет делать путевые заметки! Радищев двадцать первого века!
– Какая тяга к литературе…
– Мама! Ему тринадцать!
– Ваня, в каком возрасте еще об этом мечтать, если не в тринадцать?
Шумный выдох.
– Мама… Что мне делать?
– Терпеть, мальчик мой, терпеть. Он обязательно вырастет и поумнеет.
Иван принялся медленно убирать телефон в задний карман джинсов. Разговор с матерью ничего не дал. Кроме очередного осознания собственного родительского бессилия.
У кого-то это называется – трудности переходного возраста. У них же – катастрофа. И ведь с Таней такого не было.
За стеной подала голос их семейная катастрофа.
И я пою этот гимн,
Посвященный бро-о-окколи…
Тобольцев замер. Гимн брокколи. Прекрасно.
В защиту животных
Всей планеты нашей.
У мальчика определенно прекрасное умение владеть словом. Он за ним в карман не лезет. И переспорить нет никакой возможности. Но вот голос…
Я хочу, чтобы лошади
По земле цо-о-окали.
Ида Ивановна утверждала, что у внука очень редкий тембр – альтино. И если не сломается в пубертат, мальчика ждет прекрасная вокальная карьера. А вот им-то сейчас как не повеситься от таких гимнов собственного Ваниного сочинения, исполняемых высоким пронзительным голосом на пределе терпения ушей окружающих.
А люди питались
Растительной кашей!
Пение стихло. Тобольцев-старший пару раз приложился лбом к стене, а потом вздохнул и пошел на кухню. Откуда на всю квартиру пахло этой самой растительной кашей.
* * *
Дуня отключила плиту и плотно накрыла крышкой кастрюлю с борщом. Пусть настаивается – ароматный и наваристый. По соседству от кастрюли на сковороде томились зеленые стручки фасоли. Дуня не знала, будет ли ценитель растительной пищи их принимать в таком виде или опять заведет разговор о полезности «растительных каш», и тогда содержимое сковороды перекочует в блендер.
За спиной хлопнула дверь. Дуня обернулась. На кухню вошла Таня. Она выразительно посмотрела на фасоль и поинтересовалась:
– Это заготовка для растительной каши?
Дуня утвердительно кивнула головой.
– А для людей еда есть? – дочь устроилась за столом и взяла с тарелки хрустящий белый посыпанный мелко рубленной зеленью гренок.
– Борщ, – ответила Дуня, села рядом и тоже взяла гренок.
Вообще, они предназначались для борща, но выглядели так аппетитно…
– Мам, меня на свидание пригласили, – задумчиво произнесла Таня.
– Когда? – Дуня не донесла хрустящий хлеб до рта.
– Сегодня вечером. Вот думаю: пойти – не пойти…
То, что дочь нравится мальчикам, новостью не было. Нравится – еще как! И давно… да всегда нравилась, с такими-то глазищами и длинной до талии косой. С самого детства, в общем. А уж когда ей исполнилось четырнадцать и фигура приобрела плавные формы, начались свидания. То кино, то кафе, то приглашения на концерты музыкальных групп районного масштаба… И такое положение вещей Таня принимала… как данность, само собой разумеющееся. Ни разу Дуня не видела дочь влюбленной, но всегда, когда речь заходила об очередном ухажере, удивлялась: когда же успела повзрослеть ее девочка, которой совсем недавно заплетали косички и покупали платья с оборочками как у принцесс.
Сейчас предпочтение сдвинулось в сторону джинсов, футболок и высокого, забранного у затылка цветной резинкой хвоста.
Таня привыкла нравиться. И Дуня не раз задавалась вопросом, что будет, когда ее дочь влюбится. Наконец-то и по-настоящему. Ведь однажды такое случится. Не может не случиться. Как это будет? Когда это будет? Кто это будет? И что в итоге получится?
– Он тебе нравится? – спросила, разглядывая гренок.
Совсем взрослая дочь, через год школу окончит.
– Этот ботаник? Нет, конечно, – беззаботно ответила Таня, с удовольствием хрустя поджаренным хлебом. – Умненький мальчик, знающий все на свете, – такая скукотища.
Дуня хотела задать вопрос «Так зачем тогда ты думаешь о свидании с ним?», но не успела. Женское уединение было нарушено, в кухню вошел Иван со страдальческим выражением лица. Увидел сковородку с фасолью и обреченно спросил:
– Это что?
Девочки ответили хором:
– Заготовка для растительной каши!
– А для людей еда есть?
– Борщ!
И тут из-за стены под аккомпанемент двух гитарных струн громким альтино раздалось:
Я ем стручковую фасоль
И прославляю крыс и мышек,
Мой путь, как тернии, непрост,
И зло в затылок вечно дыши-и-ит!
Дуня закусила губу, чтобы не расхохотаться. Вот уже полгода, как сын увлекся стихоплетством, оставляя строки своей высокой поэзии везде, где только можно: на тетрадных листах, полях журналов, салфетках. Самой эффектной в этих текстах была подпись, завершающая каждое творение. Росчерк с вензелями – ИИ. Дуня была уверена, что над придумкой этого росчерка Ваня провел очень много времени. К переходному возрасту сына она относилась философски, к его громким песенным лозунгам – с юмором. Дуня с интересом наблюдала за творческими поисками собственного ребенка. Бунтарская пора, что поделать. А вот муж воспринимал все очень болезненно. Даже сейчас вид у него был как у человека, который мучается острой зубной болью.
Дуня поднялась, подошла к Ивану и утешающе поцеловала его в щеку.
– Сейчас обедать будем. Ты со сметаной?
Он кивнул головой. Звуки двух струн за стенкой смолкли.
Когда подающий большие надежды ИИ зашел в кухню, на столе стояли три тарелки с борщом. К ароматному первому прилагались сметана и хрустящие гренки с зеленью.
С трудом оторвав взгляд от всего этого великолепия, сын с тоской посмотрел на сковороду:
– Это что?
Ответ прозвучал слаженным хором:
– Заготовка для растительной каши!
Часть 3. Май, Июнь, Июль
Вибрации
За все четыре с половиной года обучения Майя не видела подобного столпотворения в холле. Такое ощущение, что перед стендом с объявлением собралась вся консерватория.