Я со вздохом тяжкого разочарования попросила максимально жалобным тоном:
– Отщипни мне немножко, пожалуйста.
Ниночка заглянула в миску. Три солидные грозди. Подумала и оторвала веточку.
– Держи.
Я ее проглотила в секунду. Как кукушонок бабочку или кузнечика. А у нас с Ниночкой размеры как раз примерно как у пеночки и ее кукушонка. Видели же фотки? Подруга мне по плечо и тоньше в два раза. С улыбкой кормит.
Облизнулась. И добрая Ниночка не выдержала – пригласила вымыть руки, идти к столу.
Миску она опрометчиво прихватила с собой.
Рассказывать дальше? Мы сидели рядом. Болтали. Шутили. Я что-то рассказывала. И… и…
И… сообща, не заметив как, мы схомячили виноград. Весь.
Ниночка, осознав, что произошло, вскочила, опрокинув табурет, подбежала к холодильнику в надежде, что там хоть кисточка какая-нибудь еще есть – притаилась в уголке. Увы. Увы.
Вернулись в комнату. Сели рядом. Мол, да, как-то нехорошо получилось. Совсем нехорошо.
И тут услышали голос Сережи. Напоминаю. Он весь день в пекле горячего цеха оттрубил…
– Ниныч, ты дома?
Хлопнула дверца холодильника.
– Ниныч, а где виноград?
Он еще не осознал, что лакомство сожрано.
Подумал, что жена убрала куда-то, переложила.
А всю длинную смену, от звонка до звонка, обливаясь по́том и задыхаясь от тяжелой работы, он мечтал, что войдет в дом, умоется, переоденется. И достанет из холодильника прохладную ароматную вкуснятину…
В долю секунды моя золотая подруга распахнула окно. Дом деревянный. Этаж первый. Мои шлепки остались в сенях. Ниночкины туфли там же. Но тут… не до жиру.
Пахнет ли состояние аффекта? Не знаю. Но мы ощутили кожей, всем телом, что Сереге в кухне рвет крышу. В аффекте по другим поводам мы его видели. Как-нибудь расскажу. И быть причиной этого не хотели. Но, увы. Свершилось.
Выскочили двумя кошками, которые знают, чье мясо съели, то есть мгновенно. При этом если Ниночкин домашний халатик просто задрался до пояса и она на бегу его одернула, то моя юбка обзавелась – спасибо гвоздику какому-то – впечатляющим разрезом.
Огляделись. И рванули вниз по улице. Но не свернули налево – к моему дому. Догадались, что Сережка туда помчится. Враз догонит. Десять шагов буквально направо, то есть в противоположную сторону, – подходящие мрачные густые кусты. Шмыгнули в них. Присели. Обнялись. Затихли. Даже зажмурились.
Сергей пролетел как снаряд до угла, остановился на секунду и побежал налево к моему дому.
Мы из кустов не вылезли. Не идиотки. То есть дурочки, да, согласна. Но не так чтобы до клинического кретинизма.
Минут через десять муж моей подруги показался снова. И уже быстрым шагом, а не бегом прошел мимо чужого палисадника, в котором мы притаились, практически не дыша.
Сергей вернулся…
Постоял на углу улицы. Махнул рукой и ушел.
На всякий случай мы просидели в кустах еще четверть часа. Потом выбрались. И пошли направо, чтобы подняться по чужой улице. Из окон Ниночкиного дома просматривалась часть дороги до моего – а попадаться Сереже на глаза мы пока еще считали опрометчивым поступком. Сделав солидный крюк, доплелись до старого дома моих бабушки и дедушки. Босиком. Поникшие. Грустные.
Вошли. Сели рядышком на кухне. Дедушка спросил, что случилось. Мол, недавно Сергей принесся. С горящими глазами. Нас требовал.
– Чего натворили?
Мы промолчали. Поникшие и несчастные, выглядели так жалко, что дедушка стал нас чаем угощать: сам заварил и подал, предложил варенье. Позвал на помощь бабушку. Мол, девки что-то совсем несмеяны. Наверное, набедокурили.
– Поговори с ними, Зин.
Тут в уличную дверь позвонили. Мы с Ниночкой подхватились, столкнулись, ударились лбами, шишку помню мою солидную, прорвались в зал мимо бабушки, ужасно удивленной этой паникой. И закрыли за собой дверь. Я еще успела жалобно пискнуть, мол, нас тут нет, ни меня, ни Ниночки.
Через минуту в дом вошли дед и Сережа.
– Эй, матрешки, вылезайте.
Ну, мы же не совсем идиотки доверчивые. Мы молчим, делаем вид, что нас нет. Трясемся в закутке за шкафом.
Бабушка о чем-то поговорила с Сережей и пришла в зал.
– Ниночка, все хорошо. Он уже успокоился.
– Точно? – лязгая зубами от пережитого ужаса, спросила моя подружка.
– Да. Хорошо все. Выходите. Обе.
Ну, мы пошмыгали носами и решили сдаться. Выглянули в кухню. Две мордашки. Одна над другой. Сережка стоит, смотрит хмуро, но нормально. То есть башня в порядке. Аффект прошел.
Держит мои шлепки и Ниночкины туфли. Бабушка рядом с ним хихикает. Мол, это они босиком подорвались? От тебя?
– Молодцы.
Ниночка спросила жалобно:
– Сереж, ты не сердишься?
– Нет. Успокоился. Но вы удрали очень вовремя.
Вы, наверное, решите, что он изувер какой-то. И мы боялись, потому что был повод.
Нет, не бил Ниночку, на меня ни разу не замахнулся.
Но ему случалось на улице психопата с топором остановить…
Он единственный вышел заступиться за подростка, которого хотели прибить конторские. Так называли ребят из уличной группировки, то есть из конторы. Он защитил детей от бешеной собаки.
Он в автобусе не дал стайке пьяных уродов обидеть старушку. Он отнял собаку у двух живодеров. Это только те случаи, которые я хорошо помню. Сережка простой и невероятно храбрый.
Когда его глючит, он себя контролирует с трудом. Или вообще не. Повторюсь – человек сильный, спокойный, добрый и ответственный.
Но просто чудо, что мы ему не попались в тот раз. Всем повезло.
Должна сказать, что эту историю мы вспоминали не единожды. Стоит только сказать: виноград… И сразу сердце начинает биться быстрее.
Внук бригадира
Большая семья Смирновых дружила с моими бабушкой и дедушкой. Сначала жили в одном бараке, потом разъехались, но сохранили теплые отношения.
Тетя Катя Смирнова (так я ее называла) чудесно вышивала. Ее птички казались живыми. А цветы хотелось понюхать: такими дивными и реальными были розы, ландыши. Жалею, что с годами в переездах потеряла старый свитер, на котором она изобразила на груди шиповник. Выпуклые белые цветы на красном фоне – глаз не оторвать. Свитер со временем утратил товарный вид, рукава обтрепались, ворот вытерся. Но над вышивкой года были не властны. Все такие же яркие, объемные цветы с шипастыми стеблями.
Вот не прощу себе, что не сберегла.
Дома у Смирновых всегда было весело, шумно. Помню, как вкусно пахло пирогами, в зале гремел телик, а полы были натерты до зеркального блеска. Пусть Смирновы жили небогато, зато дружно.