Мировую войну «Кёнигсберг» встретил у берегов немецкой колонии в Африке. Фрегаттен-капитан Макс фон Лооф объявил свой корабль рейдером, и вскоре канониры «Кёнигсберга» пустили на дно английский крейсер. Ост-Индская станция британского флота была в бешенстве, она отправила против германского хищника-одиночки пять других крейсеров. Морские охотники выследили «Кёнигсберг» и загнали в дельту тропической реки Руфиджи.
Пройдёт много лет, и Людерс уже не сможет сказать, что же было там, на Руфиджи, – экваториальный ад или экваториальный рай. Липкий зной. Ртутно-голубое небо и солнце – пробоина в пекло. Раскалённые кубрики. Зловонные прибрежные болота, а над ними, как на ходулях, чёрно-зелёный мангровый лес. Москиты. Малярия. Муссоны, летящие с просторов Индийского океана. Зарывшись в джунгли до мостика, упрямый крейсер на полгода спрятался в дельте реки. По вантам прыгали мартышки. Броня тихо закипала ржавчиной.
Вражеские аэропланы всё же отыскали «Кёнигсберг». В устье Руфиджи британцы вывели два монитора – две плавучие батареи. Мангры задрожали от канонады. Крейсер и мониторы долбили друг друга с расстояния пять миль. Стрекочущие самолётики корректировали огонь англичан. «Кёнигсберг» почти потопил один из мониторов, но меткий выстрел другой батареи взорвал артиллерийский погреб в корме крейсера. Обливаясь кровью, капитан Макс фон Лооф приказал переправить на берег орудия своего корабля и открыть кингстоны. Непобеждённый «Кёнигсберг» погрузился в тёплые, мутные воды Руфиджи. Так погибла первая любовь Грегора Людерса.
Людерс рассказывал об этом фон Дитцу и словно молодел. Простонародная, рыбацкая краснота его лица казалась тропическим загаром.
Моряки «Кёнигсберга» двинулись в Дар-эс-Салам, столицу колонии. По латеритовым тропам они тянули повозки с орудиями крейсера. И ещё долгих четыре года моряки вместе с войсками колонии дрались в африканском буше, обороняя городишки и железную дорогу от англичан и португальцев.
– Там, в дебрях Танзании, господин фон Дитц, я понял одну простую вещь, – признался Людерс. – Я понял, что тевтонский дух непобедим!
После войны бывший матрос обосновался в Пиллау. Он поступил на службу лоцманом: водил суда через пролив Зеетиф и дальше по Морскому каналу в Кёнигсберг. Так он вернулся хотя бы к имени своей первой любви.
Фон Дитц восхищался романтиками вроде Людерса.
– Полагаю, вы как фронтовик вступили в общество «Стальной шлем»?
– И в «Чёрный рейхсвер», нашу тайную армию, тоже. Но ждать пришлось слишком долго. Когда фюрер возглавил Германию, я был уже стар для флота.
Фон Дитц с сожалением покачал головой. Очень жаль будет стрелять в этого старика, если капитан сухогруза «Сведенборг» не возьмёт его на борт. Однако оставлять такого свидетеля нельзя. Или вместе, или в море. Фон Дитц решил: если придётся убивать Людерса, он убьёт его пулей в затылок. Пусть старый лоцман ничего не заподозрит и умрёт со своей наивной верой.
Они сидели в подземном доке на бетонном пирсе и обедали: ветчина из банки, консервированный хлеб, баден-баденская минеральная вода. Большой и низкий зал вполнакала освещали плафоны в сетчатых намордниках. На пирс выходили открытые порталы технических помещений комплекса – отсеков с дизель-генераторами, электромоторами, компрессорами и аккумуляторами. На пульте диспетчерского поста горели огни. Поперёк потолка вытянулась ферма мостового крана. К дальней стене крепились две тяговые лебёдки. В бетон пирса были вмурованы рельсы узкоколейки, уходящей в тёмную потерну. Постукивал дизель, шумели вентиляторы, пахло соляркой. У пирса застыла субмарина с заострённым носом и характерным козырьком на рубке – «морская собака». На неё были заведены кабели и шланги, поднятая крышка люка с плексигласовым колпаком торчала на ребре. Считалось, что «морская собака» – сверхмалая подводная лодка, хотя по размерам она почти не уступала кашалоту или горбатому киту.
Док и многие другие сооружения объекта «HAST» укрывались в недрах горы Швальбенберг. С Морской гаванью Пиллау док соединялся длинным тоннелем, проложенным ниже уровня моря и всегда заполненным водой. Вход в тоннель могли обнаружить только водолазы, а лодки проходили в док из гавани в погружённом состоянии – на перископной глубине. Этот сложный инженерный комплекс был возведён перед войной с Россией. На болотистом пустыре возле горы Швальбенберг планировали построить аэродром, однако дренаж оказался слишком затратным. Аэродром перенесли к посёлку Нойтиф на косу Фрише Нерунг, а котлованы и огромные каналы у Швальбенберга переоборудовали под новую задачу – для секретной стоянки малых субмарин.
Бетонные стены потерны осветились, и вскоре на пирс вышел Эрих Кох с ручным фонариком. Фон Дитц усмехнулся про себя: хозяин явно выспался и сейчас уже не так похож на фюрера, как утром – после ночи с коньяком.
– Не вставайте, господа, – разрешил Кох. – Что скажете, Людерс?
Людерс всё равно встал.
– Я осмотрел вашу лодку, господин гауляйтер, – сказал он. – Она в полном порядке. Мне всё понятно с ней, но я буду не лучшим водителем…
– Почему? – нахмурился Кох.
– В диверсионной школе ходовые испытания мы сдавали на двухместных субмаринах. А у вас шестиместная.
– Да, это спецпроект, – с достоинством согласился Кох.
– Суда малого водоизмещения всегда чутки к положению по миделю и к работе рулей глубины. Дифферент изменяется даже от наклона тел экипажа. Я не имею навыков тонкого управления, поэтому буду вести судно грубо… В общем, наверняка начну бить лодку о дно или сталкиваться с препятствиями.
– Но ведь мы не развалимся на куски?
– Всё зависит от силы удара, а сила зависит от скорости.
– Мы не станем набирать в гавани все шесть узлов, – успокоил фон Дитц.
Людерс внимательно смотрел на Коха и видел, что тот обеспокоен.
– Господин гауляйтер, я могу охарактеризовать наш маршрут как лоцман. Самый опасный отрезок пути – по гавани. Я знаю фарватер, но мы можем въехать в какое-нибудь затонувшее судно. Второй отрезок – пролив. Здесь нас могут засечь, потому что русские, как я думаю, в проливе ещё не выключают сонары. Третий отрезок, самый длинный, – путь по морю до точки рандеву со шведским судном. На этом отрезке мы в относительной безопасности.
– Что ж, я надеюсь на вас, Людерс, – недовольно ответил Кох.
Людерс смущённо замялся:
– Могу я обратиться к вам с просьбой, господин гауляйтер?
– О чём? – сразу спросил фон Дитц. Он всегда был начеку.
– Я знаю, что мы не вернёмся в Пиллау или в Кёнигсберг… Но Пруссия всегда останется в наших сердцах… Прошу вас, господин гауляйтер, возьмите с собой тот старинный меч – святыню Тевтонского ордена.
Кох глянул на фон Дитца. Тот едва заметно улыбнулся, точно извинялся за старика: бывают люди, которые до старости – дети. Верят в рок, в древние заветы, в заколдованные короны и рыцарские мечи… В тысячелетний рейх.
– Хорошо, я возьму его, – сердито пообещал Кох. – Где он?