Маленков, выступая тогда на партийном съезде, подчеркнул возрастающую роль государства:
— Мы оказались бы безоружными перед лицом врагов и перед опасностью разгрома, если бы не укрепляли наше государство, нашу армию, наши карательные и разведывательные органы.
С высокой трибуны он не только порадовал делегатов съезда рассказом о фантастических успехах родной страны, но и поведал о бедственном положении Запада, об обнищании американских трудящихся, о падении покупательной способности доллара, о росте дороговизны и снижении заработной платы…
После съезда на организационном пленуме ЦК, когда приступили к выборам секретариата ЦК, Сталин сам зачитал фамилии секретарей. Но себя не назвал. Сидевший в президиуме Маленков протянул руку в направлении трибуны, где стоял Сталин. Из зала раздался хор голосов, так как жест Георгия Максимилиановича был всем понятен:
— Товарища Сталина!
Он негромко произнес:
— Не надо Сталина, я уже стар. Надо на отдых.
А из зала все неслось:
— Товарища Сталина!
Все встали и зааплодировали. Сталин махнул рукой, призывая успокоиться, и сказал:
— Нет, меня освободите от обязанностей и генерального секретаря ЦК, и председателя Совета министров.
Все изумленно замолчали.
Маленков поспешно спустился к трибуне и сказал:
— Товарищи, мы должны все единогласно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь генеральным секретарем.
Опять началась овация, раздались крики:
— Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!
Сталин прошел к трибуне:
— На пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей генерального секретаря и председателя Совета министров. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого!
Зал, стоя, аплодировал. Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой, словно в досаде:
— Ну ладно, пусть будет и Сталин.
После съезда Сталину положили на стол письмо, в котором говорилось, что в Рязани магазины пусты, нельзя купить еды. В письме с ехидцей замечалось: товарищ Маленков на XIX съезде партии заявил, что зерновая проблема решена окончательно и бесповоротно, а в Рязани даже хлеба нет, не говоря уже о колбасе и масле.
Маленков поручил секретарю ЦК Аверкию Борисовичу Аристову проверить это заявление. Тот поехал в Рязань. Когда вернулся, Маленков поинтересовался:
— Как там дела? Перебои со снабжением?
— Нет, — доложил Аверкий Аристов, — какие там перебои! Нет хлеба в продаже, фонды им не выделили.
— Вы только, товарищ Аристов, без паники, — сказал невозмутимый Маленков. — Пишите на имя товарища Сталина результат проверки.
Не успел Аристов составить докладную, как его пригласили на совещание к самому Сталину. Вождь поинтересовался:
— Кто был в Рязани?
Аристов поднялся.
— Что там? Перебои?
— Нет, — доложил Аристов, — товарищ Сталин, не перебои, а давно там хлеба нет, масла нет, колбасы нет. В очереди сам становился с шести-семи утра, проверял. Нет хлеба нигде. Фонды проверял, они крайне малы.
Видимо, Маленков докладывал Сталину о ситуации иначе, в розовых красках. Не хотел огорчать вождя. Сталину слова Аристова не понравились. Он решил, что во всем виноват секретарь обкома партии.
— Что у нас за секретарь сидит в Рязани? Шляпа! Снять его с работы! — кричал рассвирепевший Сталин.
Он не знал, что в стране не хватает хлеба.
«В последний раз я видел Сталина вблизи 21 января 1953 года, — вспоминал Михаил Иванович Халдеев, тогда первый секретарь Московского горкома комсомола, — на торжественном заседании, посвященном 29-й годовщине со дня смерти В. И. Ленина в Большом театре…
Затылок Сталина был уже явно склеротический, весь в красных прожилках, волос мало, они отдавали рыжеватым цветом. Когда он оборачивался, то просматривались и оспины на лице. Помню, меня удивил его низкий лоб — совсем не такой, как изображали на портретах. В правой руке он держал карманные часы и каждые семь-восемь минут подзывал к себе Маленкова, чтобы спросить, как долго будет продолжаться доклад. И всякий раз Маленков заверял Сталина, что ровно полчаса, не больше. Видно было, что Сталин плохо себя чувствует, ему тяжело дается пребывание на людях».
Весной 1952 года впервые Сталин поручил Маленкову вести заседание, на котором присуждались Сталинские премии в области литературы и искусства, хотя раньше всегда это делал сам. Маленков, вспоминал Константин Михайлович Симонов, чувствовал себя не в своей тарелке.
Сталина хоронили в понедельник утром 9 марта 1953 года на Красной площади. Машина везла орудийный лафет, на котором стоял гроб, накрытый стеклянным колпаком. На гранитной лицевой панели, изготовленной для мавзолея на Долгопрудненском камнеобрабатывающем заводе, уже были слова «Ленин — Сталин». Высшим чиновникам выдали именные пропуска для прохода на Красную площадь «на похороны Председателя Совета Министров СССР и секретаря Центрального Комитета КПСС, генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина».
Речи с трибуны мавзолея произносили трое: Маленков, Берия и Молотов. Стало ясно, что они теперь главные.
«К моему удивлению, — писал работавший в Москве известный американский журналист Гаррисон Солсбери, — Маленков, толстяк средних лет, оказался весьма привлекательным. Он говорил на прекрасном литературном русском и, казалось, обещал новое, более интеллигентное правление».
Сам Георгий Максимилианович настаивал на том, что в стране — коллективное руководство. На президиуме ЦК выразил неудовольствие тем, что «Правда» его речь на траурном митинге опубликовала на первой полосе, а Берии и Молотова — на второй:
— Надо было печатать одинаково. У нас были крупные ненормальности, многое шло по линии культа личности. И сейчас надо сразу поправить. Было бы неправильно, скажем, цитировать выступление на траурном митинге кого-то одного. Во-первых, это незаслуженно, во-вторых, неправильно. Считаем обязательным прекратить политику культа личности.
Маленков сделал выговор главному редактору «Правды» Дмитрию Трофимовичу Шепилову и за то, что редакционные умельцы так смонтировали фотографию, сделанную еще во время подписания в феврале 1950 года советско-китайского договора, что новый глава правительства Маленков оказался рядом со Сталиным и Мао Цзэдуном.
Шепилов решил сделать приятное новому хозяину страны. Перестарался. Георгий Максимилианович в присутствии товарищей демонстративно отчитал его за услужливость:
— Публикация такого снимка без ведома ЦК выглядит как провокация. Такого снимка вообще не было. Это произвольный монтаж.
12 марта 1953 года президиум ЦК объявил главному редактору «Правды» строгий выговор за «произвольную верстку речей руководителей партии и правительства на траурном митинге» и за опубликование без ведома ЦК «произвольно смонтированного снимка на третьей полосе».