Игра в саботаж - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Лобусова cтр.№ 43

Меняется и характер человека. Отчуждение, безразличие к окружающим… Вялость и слабость… И все это вдруг чередуется со вспышками раздражительности, гнева, с откровенной грубостью. Человек подозревает всех в плохом отношении к нему, винит во всех несчастьях семью, сослуживцев, врачей… Забота о получении новой порции наркотика вытесняет все остальные жизненные интересы. Его больше не интересуют близкие, даже жизнь его детей. У него планомерно разрушается нервная система.

Все это ведет к очень быстрому изменению личности. Даже те люди, которые отличались широким кругом интересов, отзывчивостью, чуткостью, добротой, став наркоманами, проявляют удивительное равнодушие к страданиям и бедам своих близких, к событиям в окружающем мире и к своей собственной жизни. Периоды поиска новой порции наркотиков сменяются блаженством, на смену которому приходит ломка.

Врачи называют это состояние абстинентным синдромом. В период ломки все внутренние органы и системы больного словно подчиняются невидимому «химическому дирижеру». Нормальная нервная и гормональная регуляция нарушается. Сначала человек чувствует усталость, слабость, озноб. У него нарушается сон, потом его мучает кашель, чихание, их глаз текут слезы, появляется испарина. Учащается дыхание, повышается давление, начинает колотиться сердце, появляются жуткие боли в мышцах и суставах, бьет озноб. Все эти сбои в работе организма быстро нарастают и достигают максимума на 4–5 день. Потом они постепенно уменьшаются. Но без врачебной помощи мало кто способен выдержать эти 4–5 дней…

До старости наркоманы после таких встрясок для организма не доживают. Большинство советских родителей, никогда даже не слышавших слово «наркотики», часто даже не подозревали, что их ребенок приобщился к страшному зелью. А между тем изменения в его поведении и во внешнем облике подростка всегда были видны.

Это потеря аппетита, ухудшение памяти, резкие смены настроения, повышенная утомляемость. Разрыв со старыми друзьями и появление быстро сменяющихся новых. Равнодушие к домашним делам и успеваемости в школе. Необычные просьбы дать денег. Уход из дома и необъяснимые прогулы в школе. Расширенные или суженные зрачки, покрасневшие глаза. Неспособность сосредоточиться. И, наконец, пропажа из дома ценностей, денег, книг, одежды…

Многие родители думали, что эти признаки свидетельствовали лишь о проблемах в школе, о переходном возрасте или о юношеской влюбленности. Но часто добавлялись синяки на внутренней стороне предплечья и ключицах, которые скрывались с помощью одежды с длинными рукавами… А среди школьных вещей или в платяном шкафу появлялись бумажки, трубочки, капсулы, маленькие ложечки… С этим как?

Плюс полное изменение в поведении, которое часто списывалось родителями на обыкновенное подростковое бунтарство. Эти признаки не замечали даже врачи. Что уж говорить о психологах, которых тогда почти не было!

По уровню наркомании Одесса шла вровень в Москвой, а в чем-то даже превосходила ее. Будучи портовым и очень криминальным городом, она была более свободной во всем — в перевозке и продаже товаров, в общении, да и во многом другом. Поэтому количество наркоманов здесь увеличивалось не только среди «золотой» молодежи, но и среди молодежи с рабочих окраин.

В основном наркотики продавали в двух местах — именно они и считались основными точками наркоторговли в городе. Это уже упоминавшийся «Золотой треугольник» — пересечение улиц между ЦУМом, железнодорожным вокзалом и Привозом, и парк Ильича, который находился в самом начале Молдаванки, за Привозом, и был построен на месте Первого Христианского кладбища, разрушенного в 1936 году.

Кроме того множество наркопритонов существовало среди лачуг Молдаванки. Хитрое переплетение улиц позволяло прятать следы и торговцам, и покупателям. В таких притонах, кочующих с квартиры на квартиру, с хаты на хату, варили зелье из маковой соломки и из медикаментов, купленных в аптеках. Если притон и попадался в милицейскую облаву, то и хозяев — его содержателей, и гостей-наркоманов очень быстро выпускали. Суровых уголовных законов для борьбы с наркоманией в СССР не было.

Емельянов остановился, услышав звон бокалов, все еще не понимая, что здесь происходит. Голоса звучали громко. Сквозь них часто пробивался женский смех. Внезапно кто-то начинал петь — из всех голосов выделялся мелодичный женский. «Красиво поет», — подумал неожиданно сам для себя Емельянов, но тут же выбросил это из головы: музыку он не выносил с детства, всегда считал ее бесполезным, бессмысленным шумом.

Он чуть свернул с дорожки в сторону скамеек. В глубине сада виднелся большой крытый павильон. Голоса доносились оттуда.

Вечерело. Все явственнее чувствовался запах моря, неповторимый, непохожий вообще ни на что, особенный. Константин вдруг подумал, что ни в одной точке мира такого больше нет. Конечно, морей много, да и океанов тоже хватает. Дело же совсем не в этом. А в том необыкновенном ощущении, которое возникало в его душе каждый раз, когда этот запах касался его сердца. Запах детства, запах будущего, надежда на лучшее… Этот запах был неотъемлемой частью его жизни. Он искренне всегда считал, что это и есть жизнь. Настоящая, а не вот это пустое кривляние с экрана.

Точно так же, как музыку, Емельянов не любил кино. Смотреть фильмы представлялось для него пустой тратой времени. Игра актеров всегда казалась фальшивой. Он ясно видел, что они лгут — может быть, потому что умел различать людскую ложь, чего не умели все остальные. Сюжет любого фильма всегда был для него бессмысленным и скучным. Уже в самом начале Емельянов мог предсказать, чем закончится фильм. И, как правило, ни разу ни ошибался, предугадывая даже самые запутанные сюжетные повороты — с точки зрения сценаристов.

Он искренне не понимал, к чему это все — к чему придумывать искусственно, если намного увлекательнее и захватывающе действует сама жизнь?

Поэтому по своей воле Емельянов ни за что не появился бы на Одесской киностудии — это было для него неинтересно. А пришел он сюда еще раз потому, что вот уже несколько ночей подряд не спал.

Емельянов потерял сон после того, как на планерке Жовтый решил назначить виновным в убийстве гримерши Павла Левицкого — актера и по совместительству наркоторговца. Мол, Вайсман знала о том, чем он занимается, и грозила разоблачением, за это он ее и убил.

Но как только Емельянов вышел с планерки, он понял, что это все нелепо. Конечно, Константин и не думал возражать Жовтому, не собирался защищать барыгу-актера. Вообще-то назначать виновного было обычной милицейской практикой, особенно когда над отделом висел страшный дамоклов меч — статистика по раскрываемости, которую надо было уменьшить и составить всё так, чтобы все оказались довольны. Нераскрытое, висящее убийство — головная боль для всего отдела, а Емельянов не собирался доставлять самому себе такую головную боль.

Но сам он прекрасно понимал, что все это было неправдой. По той простой причине, что Левицкому незачем было убивать Киру Вайсман. Чем она могла ему пригрозить, если суровой криминальной статьи за торговлю наркотиками не было? Перед кем могла его разоблачить? Даже если бы она пришла в милицию и заявила на него, все равно Левицкого не посадили бы в тюрьму. Нет статьи — нет дела. Или перед другой женщиной разоблачить? Но у Левицкого не было другой, он хотел вернуться к Вайсман, и Емельянов ему верил. Верил, потому что после таких побоев не лгут. Что, перед коллегами по работе? Смешно, учитывая, что 90 процентов коллег Левицкого сидели на наркоте — а как же, люди искусства… Скорей его коллеги перепугались бы, если б Левицкий вздумал завязать. Значит, шантаж Киры выглядел таки нелепо…