Прекрасное и истина - читать онлайн книгу. Автор: Эмиль Шартье (Ален) cтр.№ 77

Страница

Случается даже, что господа Скрипки добавляют кое-что к гармоническим вольностям; однако человек с барабаном не ошибается никогда;

и дирижер – когда он широко раскидывает руки –

всегда очень своевременно, как человек, который разгружает дрова, вызывает соответствующий его действиям шум.

Каковы вкусы и предпочтения человека с барабаном? Тяготеет ли он к классике или к современной музыке, к гармонии или к мелодии, к русскому празднику или к празднику испанскому? Я полагаю, что он судит обо всем этом лишь по партии барабана.

Возможно, что он подтрунивает над руководителем оркестра.

Ведь, без сомнения, достаточно часто он видел его жующим резинку, подающим округло изогнутой рукой знак медным инструментам, вызывающим тремоло кончиком своей палочки

и, наконец, представляющим оркестр публике, как будто для того чтобы сказать: «Что я делал бы без них?». Это американские штучки: только это и подлежит продаже.

Иногда я спрашивал себя о том, все ли музыканты оркестра очень уж любят музыку? Мне кажется, что, если бы они ее любили, они умирали в расцвете сил. Я вспоминаю одного первого скрипача, который играл свое соло приблизительно с таким лицом, как если бы он принимал слабительное, и вставал на аплодисменты с видом человека, опоздавшего на поезд, который отправлялся в пятнадцать минут первого ночи. Однако подлинная музыка довольствуется всем, даже оркестром.

Птичка – чудесной формы и лишенная каких бы то ни было украшений, с коричневой спинкой, серым брюшком, черными глазками, с немного обвислыми крыльями, – которую вы видите бегущей по песку аллеи с вытянутой вперед головкой, как это делают дрозды, и внезапно пускающуюся преследовать, перескакивая с ветки на ветку, элегантные предметы своей страсти, скромные и живые, как и она сама, – это и есть соловей. И в настоящее время и вообще в основном молчаливый, он тем не менее легко узнаваем благодаря своему голосу – сильному, прерывистому и немного хриплому. Его сопровождают воспоминания. Изо дня в день солнце поднимается до самой вершины неба, где пребывает и сейчас – неподвижное и колеблющееся. Несется жаркое, как из печи, дыхание лета, трава покрыта пылью, а листвы уже коснулась печать времени. День понемногу убывает; после праздника роз осталось едва ли несколько цветков. Фруктами наполнены корзины. От вершины и до самого низа дуба слышна болтовня недавно вылупившихся птенцов, которые разрабатывают свои крылья и ищут себе добычу. Думаешь об августовских ночах, наступающих уже гораздо быстрее. Вега, голубая звезда, забралась на самую верхушку неба; Арктур ^[369] же собирается спускаться ниже. Мы все меньше живем надеждами. Появляется соловей.

Редкими теплыми майскими ночами, после шумного дня, наполненного призывами иволг, дроздов и кукушек, низ леса охватывает тишина, а воздух вибрирует, подобно колоколу, от которого исходит затухающий гул. Но когда гулкий свод, покоящийся на своих черных опорах, наконец-то затихает, голос соловья, уподобившись смычку, прикасается к ночной чаше, заставляя ее всю звенеть.

Начиная от верхних веток и вплоть до корней, уходящих глубоко в лесную почву, все наполняется пением. Эта мощь не перестает удивлять; в нее невозможно поверить, она всегда превосходит наши ожидания. Можно было бы предположить, что нет ничего нежнее, чем флейта дрозда. А кто смог бы превзойти честолюбивую иволгу, забравшуюся на самую высокую ветку самого высокого дерева? Однако эти песни пока еще не представляют собой ничего особенного. Как второсортные красоты, нравящиеся лишь своим внешним видом: ведь высшая красота пребывает отнюдь не во внешности. А великий поэт – столь знакомый, столь непринужденный в своем прелюдировании – всегда удивляет тем возвышенным проявлением, которое никогда не возникает более чем на одно мгновенье и не оставляет после себя никаких следов. Так и весна – всегда высказывается лишь единожды; а даже если неоднократно, то это все равно лишь один раз. Ухо ничем не подготовлено и ни к чему не приучено. Это подобно тому, как всякий раз вызывает удивление собор, внезапно возникающий за уличным поворотом, – и всегда это происходит одинаковым образом; или, скорее, все это происходит неизвестно как, существуют же лишь нечто, не знающее усталости, и новое ощущение. Точно так же и соловьиное чудо – звучит, как стихи Вергилия. Красота никогда не может быть нам известна.

Страница