Джугафилия и советский статистический эпос - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Орешкин cтр.№ 125

Страница

Неужто это он так про Ильича и его соратников (включая Сталина), которые действительно выдвигали лозунг поражения своего правительства в империалистической войне?! Временное правительство, как известно, намеревалось сражаться до победного конца.

Аксиома, оказывается, не такая уж незыблемая.

На самом деле Первую мировую если кто и проиграл, то как раз большевики. Просто наша коммуникативная память, три поколения находившаяся под их идеологической опекой, об этом слегка не в курсе. Причем они в конечном счете ухитрились проиграть проигравшему — потому что в финальном поражении Германии, зафиксированном Версальским договором, сомневаться уж никак не приходится. После нескольких месяцев невнятных переговоров в состоянии «ни мира, ни войны» кайзеровский Генштаб наконец решил, что слишком церемонится с увертливыми марксистами, и 16 февраля 1918 г. уведомил советскую делегацию в Брест-Литовске, что «с 18 февраля с 12 часов дня Германия считает себя в состоянии войны с Россией» ^[202].

До 12 часов дня 18 февраля, стало быть, она в состоянии войны себя не считала — на протяжении как минимум нескольких месяцев. В связи с этим два совсем простых вопроса. Нет, три.

Во-первых, переговоры проходили где? В Брест-Литовске; на линии соприкосновения российских и германских войск, как она располагалась на момент Октябрьской революции и прекращения боевых действий. То есть до прихода большевиков и еще почти четыре месяца после немецкие войска держались где-то возле западных границ державы, какими они станут позже, в победоносную сталинскую эру. Условно вдоль «линии Керзона». Это называется царь проиграл?

Во-вторых, 16 февраля 1918 г. Германия заявляет о возобновлении боевых действий кому? Царю? Керенскому? Нет, правительству Ленина, Троцкого и (пока еще не на первых ролях) Сталина. Который наряду с Зиновьевым, Лениным, Свердловым, Смилгой, Сокольниковым и Стасовой на заседании ЦК 23 февраля своим голосом (семь голосов было за, четыре против и четверо воздержались) помог набрать необходимое большинство для сдачи немцам на их новых, более жестких условиях. Это тоже называется царь проиграл?

Испугавшись германского ультиматума, верные ленинцы за неделю с 16 по 23 февраля 1918 г. (царя уж год как не видно и не слышно!) сдали кайзеру Украину, Лифляндию и Эстляндию, согласились очистить от русских войск Финляндию и Аландские острова на севере и западе, Восточную Анатолию и округа Ардагана, Карса и Батума на юге и востоке. Исполнили приказание поставить на прикол или разоружить русский флот в Черном и Балтийском морях, а также в Ледовитом океане ^[203].

Исторический факт состоит в том, что до Октябрьской революции боевые действия с переменным успехом шли вдалеке от обеих российских столиц, то на наших, то на неприятельских территориях. Представить Петербург в кольце блокады или передовые немецкие части в Химках капиталистическая Россия (в отличие от России большевиков) не могла даже в кошмарном сне. Царизм, несмотря ни на что, в целом сдерживал армию Вильгельма успешнее, чем Сталин армию Гитлера в 1941–1942 гг. Это грубая эмпирика, отраженная в размерах оккупированных территорий и сравнительном числе потерь. Другое дело, что наши травмированные джугафилией очи грубую эмпирику видеть не хотят или не могут — но что тут поделаешь. Напомним, что русских потерь в Первую мировую на круг было никак не более 2 млн (если брать с запасом), а советских во Вторую — едва ли меньше 25 млн. Интересно, однако, что в очах прогрессивной общественности начала XX века царский военный менеджмент выглядел скверно и она смело предъявляла ему обширный набор претензий — оправданных и не очень. Попробовал бы кто-нибудь высказаться подобным образом в конце 1941–1942 г.! Смена социокультурных норм бьет в глаза.

Важны не сами по себе эти простые факты, а их полное отсутствие в учебниках советской истории. И, как следствие, в коммуникативной памяти, чему высказывания Аннинского и многих других служат прямым доказательством. В Советской России формировать историческую оптику позволялось только верховной власти. Наблюдая за высказываниями Путина, понимаем: про нехороших большевиков (не называя их по имени) резать правду-матку уже можно. Но про Сталина нельзя: он если и был большевиком, то хорошим, правильным! Думать иначе — непатриотично, подрывает основы и граничит с предательством.

Хорошо. Тогда третий простой вопрос. Как же так случилось, что после революции, коллективизации, индустриализации, комплексного прорыва, небывалого подъема и т. д. Германия (которая действительно проиграла Первую мировую и была вынуждена платить огромные репарации-контрибуции) в 1941–1942 гг. продвинулась в русские земли значительно глубже кайзера, нанесла в несколько раз большие боевые потери российской — уже Красной — армии (более 4 млн за первые полгода Великой Отечественной), поработила и уничтожила несравненно больше мирного населения?

На этот вопрос вместо разумного ответа традиционно следует взрыв негодования и надрывный вой. А что еще может последовать в рамках советской очевидности? Разве что сетования на вероломное нападение и, если пользоваться термином Молотова в его знаменитой речи, даже «предательство» со стороны Гитлера. Но предают только свои, а понятие вероломства логически требует предварительного наличия веры. А кто ж у нас Гитлеру-то верил — не напомните? 25 декабря 1939 г. в «Известиях» некто И.В. Сталин с сердечной теплотой откликается на поздравление фон Риббентропа в связи с 60-летием: «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной».

Понимаем: дипломатия. Понимаем: Сталин тайно готовился, прикидывал варианты, рассчитывал ударить первым. Но почему же он, такой дальновидный, последовательно и откровенно готовивший страну и народ к войне, оказался ни морально, ни организационно не готов к вероломно случившемуся 22 июня 1941 г.? И каким таким удивительным образом факт этой неготовности, материально выраженный в отступлении до самой Москвы, мастерам агиографии потом удалось вывернуть наизнанку? Вот где настоящая загадка советской действительности. Про вероломство могли бы рассуждать американцы со своим Перл-Харбором, потому что они к войне действительно не готовились, не сотрясали воздух победной риторикой, не хвастались на каждом углу крепостью брони и быстротой танков, не заставляли народ сдавать нормы ГТО и больше заботились об экономическом росте, качестве валюты, расширении рынка и благосостоянии избирателей. Однако при этом сумели быстрее, жестче и эффективнее СССР среагировать на вероломное нападение японцев.

Главная проблема идеократии в том, что со временем растет информационная проницаемость. Привычный нарратив «раз Гитлера победили, значит все было правильно» перестает удовлетворять все более заметную часть сограждан. Старые песни о главном способны утешить лишь тот сектор массового мышления, который всерьез верит, будто царь свою войну проиграл, а Сталин выиграл.

Страница