Мышееды разрывали мясо на части и пекли его на раскалённых угольях, каждый для себя; женщинам доставались части похуже, с большими костями, которые они постепенно обгладывали, разбивали каменными молотами и глодали снова. Вождь Мышеедов был теперь добрее к Мами и даже бросил ей бесформенный кусок, который наполовину обуглился, забытый в глубине костра, и потому не годился для счастливых победителей.
Мами, однако, не стала есть; она посмотрела на эту дикую толпу, уничтожавшую с волчьей жадностью лучших животных её стада, и в душе её на минуту проснулось прежнее отчаяние.
— Лучше бы ты убил меня вместе с оленями, — повторила она, стиснув руки и склоняя голову к земле.
— Зачем? — нагло усмехнулся Рынто. — Ты доведёшь стадо к Телькепу.
Так называлась главная река Мышеедов.
— А потом? — невольно спросила девушка.
— Потом видно будет! — уклончиво возразил Рынто. — А ты ешь!.. — повелительно прибавил он, видя, что Мами всё ещё держит в руках нетронутый кусок.
Мышееды кончили ужин и теперь заедали его сухим снегом, как собаки. Женщины мало-помалу собирались вокруг Мами. Их было около двух десятков, многие были высоки и статны, но все лица обезображивались низким лбом и массивными, выходившими вперёд челюстями. Они рассматривали молодую девушку с видимым недружелюбием.
— Чертовка! — шипели они. — Таньгинская ведьма!..
Самые смелые стали плевать ей в лицо. Другие бросали в неё комья снега или сучья, валявшиеся вокруг.
Вождь схватил из костра головню и, размахивая ею направо и налево, стал отгонять женщин, как отгоняют хищных животных, наступающих слишком близко.
— Суки! — кричал он. — Пошли отсюда!.. Пошли к саням!..
Он приложил к губам продырявленный олений позвонок, висевший у него на шее и заменявший свисток, и пронзительно свистнул, созывая своё племя на ночной совет.
Ото всех костров стали собираться воины с раскрасневшимися лицами, ещё лоснившимися от недавнего ужина; некоторые держали в руках кости, продолжая их обгладывать на ходу.
— Слушайте, — сказал вождь, когда собрание было в полном составе. — Мы захватили в плен много быков и одну важенку… Быков съедим. А с важенкой что делать?
— Убить её, чертовку! — кричали бабы, которые всё-таки вернулись вместе с мужчинами, но, опасаясь вождя, теперь стали сзади, ибо у Мышеедов женщины большею частью принимали участие в совете.
— Слушайте, люди! — сказал Рынто, немного помолчав. — Я возьму её себе… рабыней!
— Не надо рабынь! — кричали бабы. — Задушить чужую тварь!
— Если мне надо, — возразил Рынто вызывающим тоном, — то вам какое дело?
Мужчины тоже заворчали, Мышееды устраивали жизнь сообща, а браки заключались у них по добровольному взаимному согласию и не были крепки; владение пленницей было новым и неслыханным делом.
— Ещё подростки есть! — напомнил приземистый воин с коричневым лицом, курчавой головой и прилюснутыми губами, похожими на негра или мулата. — Придём на тундру, там видно будет.
Рынто подумал с минуту.
— Ты, Каянто, ты, Петки, ты, Теуль, ты, Екуйгин, — он перечислил ещё шесть или восемь имён, — придите сюда!
Названные один за другим вышли вперёд и стали рядом с вождём. Это были самые выдающиеся воины, если судить по их росту и всему внешнему виду. Все они были друзьями Рынто, и теперь вместе с ними он чувствовал себя в состоянии противоборствовать толпе.
— Слушайте теперь вы! — сказал Рынто, обращаясь к своим товарищам. — Вот нас десяток. Этой рабыней давайте владеть вместе. Подростков возьмём тоже: будут пасти оленей, какие достанутся; будем с работниками, а её станем иметь женой… отдельно от всех.
Толпа глухо роптала.
— Придём на тундру, там видно будет, — с угрозой повторил смуглолицый, — какие бывают отдельные жёны!
Будущие совладельцы Рынто, однако, были довольны новым проектом. Для пущей осторожности они даже легли спать вместе с вождём. Рынто на ночь обвязал стан молодой девушки концом аркана, а другой конец обернул вокруг собственной ноги для предупреждения побега.
Другие Мышееды ушли к своим, кострам и улеглись, кто где мог, нередко прямо на снегу, бросив под голову связку хвороста или полено и укрываясь разной рухлядью и даже кровавыми шкурами, содранными с оленей, недавно убитых на еду.
Глава 8
Воины, сопровождавшие стадо Мами, погибли ещё в лесу под ударами враждебных копий, но Чайвун отделался легче. Мышееды, пропустившие живыми молодых пастухов, были, вероятно, расположены даровать и ему временную пощаду, но, увидев гибель защитников стада, бедный пастух поднял такой громкий крик, что один из Мышеедов не удержался и бросил в него дротиком. Дротик был направлен в голову, но взял влево и прорезал Чайвуну своим иззубренным лезвием всю щёку. Лицо Чайвуна залилось кровью. Считая себя убитым, пастух упал на землю и лишился чувств. Даже голова его погрузилась в снег. Воин, нанёсший удар, подобрал свой дротик и с уханьем побежал дальше, выпугивая стадо на простор. Другие тоже не обращали внимания на павших; им в конце концов было всё равно, убиты ли они наповал ударом копья или погибнут через несколько часов от холода и истощения в пустынном лесу.
Однако, пролежав несколько часов, несчастный пастух очнулся. Кровотечение, из раны благодаря прикосновенно холодного снега прекратилось; в сущности, эта рана, хотя и очень мучительная от зубчатого разреза, не была глубока. Теперь силы молодого пастуха восстановились, и он почувствовал стремление удалиться от этого ужасного места, где его окружали уже окоченевшие трупы. Несколько времени Чайвун колебался. Стадо, при котором он провёл всю жизнь, было в руках врагов, и догонять его значило снова рисковать ударом копья или дротика. Чайвун припомнил, что сзади по той же дороге должен был приближаться Камак с обозом. Было необходимо предупредить его о катастрофе, чтобы в своей торопливости он не наскочил врасплох на верную гибель. И в этой необходимости лежало спасение Чайвуна. Он решительно повернул назад и пошёл по дороге, оставленной только что прошедшим стадом.
Это было унылое и страдальческое путешествие, и бедному пастуху казалось, что никогда ему не будет конца. Рана мучительно ныла, и каждый неверный шаг пронизывал колющей болью не только голову, но всю грудь и спину. Чайвун прикладывал к ране снег, но ему трудно было нагибаться, чтобы доставать его с земли, — так ослабел он от боли и потери крови. К счастью, дорога после оленей осталась широкая и торная, и ему не нужно было, по крайней мере, топтаться в снегу. К утру он пришёл всё-таки на последний ночлег стада и присел отдохнуть у остывшего огнища, где ещё так недавно они весело жарили мясо над трескучим огнём. Он даже стал рыться рукой среди обгорелых головней в надежде найти здесь ещё уцелевшую искру тепла, но зола смешалась со снегом и сама была холодна как снег. Он подобрал брошенную кость, начисто обглоданную ещё накануне, и попробовал погрызть её, как делает голодная лисица на остатках человеческого ночлега, но кость была начисто обглодана, и, кроме того, боль в щеке не давала ему делать слишком резких движений ртом.