Скорь поморщился.
– Не прыгайте через две ступеньки сразу, генерал. Мне надо подумать. Для такого мероприятия нужен верный союзник повыше рангом.
– Разве существуют такие… верные?
– Вот я и взвешиваю. – Скорь улыбнулся. – Во времена смены моральных принципов ничего гарантировать нельзя. Как говорят остряки…
– Ничего личного, только бизнес?
– Нет: если долго хранить верность, она испортится. Но я попробую найти выход.
– Есть кто-нибудь на примете?
– Виктор Афанасьевич.
Дорохов с сомнением пошевелил бровями.
– Вы имеете в виду вашего директора?
– Я знаком с Колесниченко пятнадцать лет, он мой друг. Не хочу подставлять человека, действуя за его спиной.
– Но он обязан… подчиняться министру обороны.
– Если он согласится, а я почти уверен в этом…
– Почему?
– Потому что согласился сам, – изломал Скорь рельеф лица в скупой улыбке. – Если Виктор согласится, дело выгорит. Хотя выглядит со стороны как заговор.
Дорохов стиснул зубы.
– Не ради личной выгоды…
– А токмо волею моей больной жены, – рассмеялся начальник «африканского» управления ГРУ, вспомнив знаменитый фильм
[3]. – Я вам позвоню.
Лицо генерала растаяло.
Дорохов снял очки и выдохнул застрявший в лёгких воздух.
Савкин с немым вопросом смотрел на него.
Андрей Тарасович слабо улыбнулся:
– Живём, Василич!
Глава 13
Остров невезения в океане есть
С трудом удалось отстраниться от мыслей о Веронике: почему-то в сердце после отлёта поселилась тревога за девушку, и Максим долго анализировал свои ощущения, пока самолёт поднимался над кратером и набирал скорость.
Отвлёк Редошкин, расположившийся в соседнем «гнезде»:
– Командир, не хочешь подняться в космос? Полюбуемся на Лес с большой высоты, а заодно и проверим кондиции этой нашей демон-птички.
– Мне больше нравится называть её суперджетом.
– А мне пепелацем. Хотя летун он отличный.
Максим уже летал «в космос», но на аэробайке, не имевшем ни кабины, ни средств для защиты от низких температур и отсутствия воздуха, поэтому идею лейтенанта принял без особых колебаний.
– Пожалуй, смысл имеется, только без фанатизма.
Небо начало темнеть на высоте одиннадцати километров.
На тридцатом оно стало фиолетовым.
Однако при дальнейшем подъёме чёрным так и не стало, только странным образом затуманилось, не показав ни одной звезды.
Светило мира осталось висеть в стороне, не увеличиваясь и не уменьшаясь. Поутру оно возвращалось к Лесу «с востока», к обеду сдвигалось ближе к вертикали зенита, но понять, что это за объект – звезда вроде Солнца или что-то более экзотическое – с этого расстояния было трудно.
– Интересно всё же, – заметил Редошкин. – Ты рассказывал, что звёзд во вселенной Большого Леса нет, но я думал, это просто феномен плотной атмосферы. Но их действительно не видать. Кстати, тебе не кажется, что мы теряем вес?
– Воздух здесь присутствует даже на больших высотах, – сказал Максим. – И гравитация снижалась почти до нуля.
– А температура воздуха?
– Я остановился при морозе градусов под сорок.
– В вакууме она вообще снижается до минус двухсот семидесяти…
– Здесь другой вакуум… если он вообще есть.
Самолёт увеличил скорость подъёма.
Сила тяжести начала стремительно убывать и через полчаса стала нулевой: в кабине наступила невесомость.
Редошкин и Максим всплыли над «гнёздами» сидений, удерживаемые только коленчатыми стеблями рогов.
– Давно не испытывал такого, – сглотнул Редошкин, борясь с вестибулярным аппаратом. – Сколько мы пролетели?
– Не меньше тысячи километров.
– А воздух снаружи всё ещё есть, и звёзд не видать.
– Посмотри вверх.
Лейтенант замолчал, следуя совету, механически поднимая голову, всё ещё не привыкнув к тому, что система обзора «демонского» суперджета позволяла наблюдать за внешним миром, не делая никаких движений.
– По-моему, там какое-то сгущение…
– Сейчас посмотрим.
Самолёт набрал скорость, и через несколько минут сила тяжести появилась вновь, но уже с обратным знаком: аппарат со всем его содержимым потянуло вперёд, к непонятному «сгущению».
Максим затормозил, борясь с желудком, реагирующим на невесомость.
– Что видишь?
– Ковёр… пёстрый слой… мох, что ли?
Максим развернул самолёт так, чтобы корма обратилась к «слою мха».
– Это Лес.
– Лес?! – изумился Редошкин. – Не может быть! Мы что, сделали петлю и вернулись обратно?!
– Мы летели прямо, никуда не сворачивая. Вместо космоса со звёздами над нашим Лесом располагается точно такая же равнина с Лесом. Было бы время, мы бы поднялись к нему и осмотрели детально, но вряд ли глаза обманывают нас. Когда-нибудь устроим экскурсию с нашими экспертами.
– Что же получается, здешняя вселенная – бутерброд?
– В смысле?
– Один слой – ландшафт с Большим Лесом, второй – тоже Лес, а между ними воздушный слой. Чем тебе не бутерброд?
– Молодец, ты явно заразился от Кости его сумасшедшими идеями. Но в качестве основы для дискуссии годится. Хотя мы ещё не принимались изучать этот мир серьёзно.
– Ты собираешься жить здесь до конца жизни?
Максим повернул голову к спутнику. Тот смотрел на него с мрачным выражением лица, будто ждал неприятное известие.
– Жора, пора осознать, что мы отрезаны от Земли, как ни прискорбно принимать это обстоятельство за истину. Вполне может случиться, что домой мы не вернёмся. Надеюсь, ты не паникёр? В депрессию уходить не станешь?
– Я не паникёр, – дёрнул уголком губ Редошкин. – Мог бы не спрашивать. Но с нами гражданские… Вероника…
– Вот и будем поддерживать у них надежду на возвращение. Тем более что шанс имеется. Если вселенные нередко сталкиваются и соединяются через червоточины…
– Иномерианы.
– …то вероятность обнаружить ещё одну не нулевая, – закончил Максим.
– Оптимист ты, однако, командир.
– А ты пессимист?
– Ну, если учесть формулировку: пессимизм – это преждевременно высказанная правда, то я пессимист.